Дорогие друзья.
Клуб «Зазеркалье» имеет честь пригласить вас на традиционный зимний бал, который мы проводим ежегодно в Ярославле для всех, кто, как и мы, увлечен и получает удовольствие от старинных танцев. В этом году бал будет посвящен сказкам Шарля Перро, и пройдет в форме карнавала. Ориентировочная дата – 12 декабря, ближе к мероприятию она может измениться.

О заявках:
Наш бал является мероприятием по приглашениям. Чтобы получить приглашение, достаточно связаться с организаторами. Прием заявок будет закончен сразу же, как только общее количество участников достигнет 80 человек, при этом предпочтение отдается парным заявкам. Обращаем ваше внимание на тот факт, что в исключительных случаях организаторы могут отклонить заявку.

О маскараде:
Наш бал – не сказка. Мы лишь играем в сказочных персонажей, и то – если пожелаем. Это придворный бал-маскарад современников Шарля Перро, где под маской скрываются обычные люди. Тем не менее, будет несколько ведущих ролей с небольшими сюжетными линиями. Если вы желаете принять в них участие – обратитесь к организаторам заранее.

О костюмах:
Как уже говорилось – мы играем в маскарад. Это не может не сказаться на дресскоде.
Мы надеемся, что вы проявите фантазию в подборе своего костюма, исходя из образа, просим лишь не забывать, что бал знаменует весьма торжественное событие, и вы можете украсить его своим внешним видом. Мы очень хотели бы, чтобы ваши костюмы были в духе карнавалов XVIII века, но не мешали вашему танцу с партнером и были безопасны для окружающих. Вы можете выбирать свой костюм в историческом промежутке с конца 16 века до конца 18 (платья эпохи ампир и фраки пусть в этот раз останутся дома). Вне зависимости от того, какого персонажа вы изображаете, прежде всего, в вашем костюме должна быть эстетика.

О танцах:
Программа бала будет формироваться постепенно, схемы танцев можно будет найти на сайте студии.. Это будут танцы 17-18 веков, прежде всего всеми любимые контрадансы, кадрили, и конечно – барокко. Приготовьтесь к неожиданностям – несмотря на то, что у нас не будет котильона в принятом ныне виде, сюрпризы будут, обещаем.

Публикую список танцев вечера (изменение от 5.03). Это не программа и не окончательная версия. Вероятнее всего будут изменения. Предпочтение отдается танцам, укладывающимся в консепт «два притопа — три прихлопа». Изменения в программе выделены курсивом

1. Конский бранль
2. Вальс св. Бернара
3. КД Прихоть лорда Байрона.
4. КД День рождения принца Георга
5. Eve Three Step
6. Манншафтская павана
7. Штерн-полька
8. Крабовая полька
9. Полька-тройка
10. КД Веселый парень
11. Palaise Glide
12. Лендлер
13. Петирьен
14. Турдион
15. Сальтарелла ла Регина
16. КД Оглядки (New boe peep), по схеме Плейфорда.
17. КД Сбор гороха
18. Аморосо
19. Вальс — Мазурка
20. Military two step
21. La bonne amitie
22. La Jalousie
23. КД Марионетки.
24. Langshaw Lassies
25. The Dashing White Sergeant
26. Pat-a-cake Polka
27. Регтайм
28. Lomond Waltz

Вестник моды для портних, 1897, № 42

Всем известно, что котильон есть танец с фигурами, заканчивающий все балы, в котором участвуют все танцующие. Он не должен длиться больше часу, чтобы не утомлять гостей, так как по возможности его нужно окончить всем вместе красивой общей фигурой.

За исключением конечной фигуры, во время котильона играют вальсы. В прежнее время, музыка менялась смотря по фигурам, но теперь это вышло из моды: заканчивают полькою, а еще чаще галопом.

Выбор дирижера котильона очень важен, для того, чтобы все фигуры исполнялись быстро и без путаницы. Дирижерскую пару обыкновенно составляют хозяйка дома, если она молода, или ее дочь, племянница, близкая родственница.

В дирижеры можно выбрать кого угодно, но он непременно должен отлично танцевать. Хозяйка дома раньше бала распределяет вместе с ним фигуры и их принадлежности. Теперь котильон танцуют не так, как прежде, со стаканом пунша, веером, подушкой и тому подобными принадлежностями. Для того, чтобы придать интерес фигурам, употребляют множество так называемых туров и орденов, которые продаются в магазинах. Таких безделушек множество, по разным ценам, и постоянно изобретают разные новинки. Мы опишем несколько фигур, принадлежности которых, простые и экономические, могут быть изготовлены дамами и молодыми девицами, которых интересуют и забавляют подобные работы. Делают известное количество бантов двух разных цветов в двойном числе. Они раздаются дамам, которые прикрепляют второй бант к петличке избранного ими кавалера.

Букетики фиалок служат для противоположной цели: дама раздает их кавалерам и, по команде дирижера, каждый кавалер предлагает свой букетик даме, с которою желает танцевать.

Шерстяные мячики. Шесть мячиков различных цветов. Их вручают дамам, которые стоят в глубине залы. Шесть кавалеров становятся на некотором расстоянии и, по команд дирижера, каждая дама бросает свой мячик. Поймавший мячик кавалер танцует с бросившей его дамой.

Воздушные шары. Две дамы пускают каждая по шару. Кавалеры, которым удалось поймать шары, танцуют с пустившими их дамами. Эта фигура повторяется много раз.
Кости. Даме дают два больших кубика из картона и усаживают в глубине зала. Два кавалера берут каждый по кубику и бросают его в залу. Наибольшее из выпавших чисел дает право танцевать с сидящей дамой. Следующие кавалеры пользуются кубиком выигравшего до желаемого числа танцующих дам и кавалеров. Нет ничего проще приготовления этих больших картонных кубиков, которые сшиваются краями, оклеиваются белой бумагой и цифры пишутся чернилами.

Бунчук, из шести лент разных цветов, служит так же для различных фигур. Дама выбирает шесть кавалеров, из которых каждый берется за одну ленту бунчука. Кавалер ее выбирает шесть дам, которые так же берутся за ленты бунчука. Повертываются кругом и, каждый кавалер вальсирует с той дамой, у которой лента такого же цвета, как у него. Или: пока кавалер дирижер собирает своих шестерых дам, его дама раздает наудачу шесть кокард шестерым кавалерам, которые должны вальсировать с дамой, держащей ленту того же цвета как его кокарда. Третья фигура не менее интересна: семь кавалеров окружают дирижера, держащего бунчук, берутся за руки, приседают, между тем как дамы, держа каждая по ленте бунчука, кружатся около них. Дирижер хлопает в ладоши, каждый кавалер оборачивается и танцует с дамой, которая оказывается против него. Седьмой остается ни с чем и берет бунчук из рук дирижера, который танцует со своей дамой. Фигура эта повторяется и наоборот.

Флаги, парные. Разделив их, часть раздают дамам, часть кавалерам. По команде, каждый кавалер отыскивает даму с таким же флагом, как у него, и вальсирует с нею.

Фартуки. Дама садится посреди зала. Перед ней ставят двух кавалеров, которым дают по фартуку. Эти фартуки должны быть плотно свернуты. По команде кавалеры спешат развернуть и надеть фартуки. Тот, кто сделал это раньше, танцует с дамой.

Есть еще множество других предметов – колпаки, треуголки, бумажные каски, папильотки и тысячи других безделушек, пригодных для котильона, для которого годятся всевозможные фантазии.

Воспоминания о Горном Кадетском Корпусе 1815-1822г. Ардалиона Иванова. Стр. 128-133
(впервые напечатаны в журнале Современник, в 1859 г. Приводится по «Воспоминания бывших питомцев Горного Института. 1873 г. ^[1]«)

Танцевание было у нас в большой славе. Наш танцмейстер г. Деросси, приобревший в свое время репутацию отличного балетмейстера на разных европейских театрах, был уже около шестидесяти лет, но сохранил еще всю свою бодрость, свежесть и живость. Наружность его была самая представительная, «внушающая». Черные волосы с проседью, темные выразительные глаза, открытый лоб, умное лицо, благородная осанка, величавая поступь и громкий приятный голос. Он очень любил кадет – и его все любили, но вместе с тем и побаивались.

Деросси, при всем своем добросердечии, был ужасно вспыльчив – и тогда, в порыве минутного гнева, не удерживал иногда рук своих. Бывало подлетит к какому-нибудь шалуну-танцору, взглянет на него сверкающими глазами, поднимет руки вверх – и закричит своим громким голосом: «Ах, ты, мамалюк, я тебя!». У танцора душа уходила в пятки, за кадета бывало страшно. И счастлив еще он, если отделывался одним страхом; иным порядочно от него доставалось. Чуть кто-нибудь собьется с ноги, или не в такт сделает па, глядит – грозный Деросси тут как тут со своими распростертыми объятиями. – «А где музыка? (хлоп) куда ты ушел от музыка? (хлоп). Ты слушай музыка, мамалюк, слушай, слушай, слушай!» — и пойдет мять прическу или румянить уши. И вот побитый танцор начинает выделывать свои па, проливая горькие слезы.
Грозен был почтенный Деросси. У него нельзя было танцевать как-нибудь и думать: авось сойдет с рук (правильнее: с ног), нет! Орлиный взгляд его издалека замечал всякую ошибку, которая не проходила даром.

Иные кадеты так боялись Деросси, что когда доходила до них очередь танцевать какое-нибудь соло, то бывало прежде перекрестятся, а потом уж и пойдут выплясывать.
Танцующие разделялись на две категории: танцоры по охоте и танцоры по неволе, т. е. танцевавшие по приказанию начальства. Удивительно, что несмотря на строгость Деросси и на опасное положение танцующих, любителей потанцевать было большое число. Многие даже из малолетниъ кадет сами напрашивались, чтоб их учили разным национальным пляскам, которые, как известно, еще труднее бальных танцев.

Танцевальные классы, как я уже сказал, были по два раза в неделю: по средам и субботам. В среду учились профаны, еще не посвященные во все изгибы танцевального искусства; с ними, разумеется, много было хлопот и возни господину Деросси. По субботам танцевали уже ускусившиеся в этом деле и прошедшие, как следует, чрез руки своего учителя.

Танцклассы по субботам представляли собой некоторое подобие бала в лучшем кругу общества, только без участия прекрасного пола и без всякого угощения. В этот день, тотчас после обеда, начинался бальный кадетский туалет. Танцоры причесывались, помадились, душились, надевали мундир, чистые бумажные чулки, легкие башмаки; у всех были белые перчатки и белый носовой платок, у многих напрысканный духами. Отчаянные франты взбивали себе хохол, который иногда Деросси приводил в беспорядок.
В большой танцевальной зале, ярко освещенной и благоухающей от курений, стоит, бывало, в величественной позе грозный Деросси, как хозяин, ожидающий своих гостей-кадет. Корпусный оркестр из 20 музыкантов ждет только сигнала. Ровно в три часа отворяются двери в зал, и кадеты входят попарно, приветствуя поклоном своего танцмейстера, который зорко смотрит на все манеры кланяющихся, и по мере надобности делает им замечания, большею частию, на французском языке. Потом все садятся на расставленные около стен стулья. Не танцующие кадеты, которые получали дозволение быть в танцклассе, но не иначе, как в мундире и башмаках, становятся за стульями. Раздается прелюдия полонеза. Все встают, и по сделанному уже наперед распоряжению танцмейстера, старшие или взрослые кадеты подходят к малорослым, танцующим за дам, кланяются им, подают руку и ведут их к своим местам. Деросси, взяв лучшего танцора, становится с ним в первой паре и дает знак оркестру. И вот гремит знаменитый в свое время, а ныне забытый, полонез Козловского: «Гром победы раздавайся!» Идет пара за парой величаво, стройно, плавно, ровно, приседая и кланяясь друг другу в такт под музыку. Потом пары расходятся и сходятся, делают шеен – и все с такими же грациозными движениями; наконец, раскланиваются и садятся.
Такого полонеза нынче нигде не увидишь, разве только на сцене, как, например, во втором действии оперы Глинки «Жизнь за Царя».

За полонезом следовал ряд разнообразных веселых кадрилей. Нынешнего контрданса или французской кадрили, тогда еще не существовало. Мы танцевали «простой» кадриль с вальсом, «ревельский» кадриль со звездочкою, «Багратионов» кадриль, «шведский», «экосезы», с бесчисленными вариациями, «мазурку» во всей ее первобытной красе, бойкий, живой «краковяк», церемониальный «менюэт» с «гавотом» a la reine, «матрадуру», «манимаск», «тампет» — настоящий бурный танец «гросфатер», «а-ла-грек», «попурри». из разных танцев и плясок, и венцом всего был любимый тогда «котильон» с бесконечным вальсом и разнообразными фигурами.

Для публичного, или выпускного экзамена, учили некоторых кадет разнохарактерным национальным танцам. У нас была русская пляска, цыганская, венгерская, казачок, матло с факелами, саботьер и др. В этом деле помогал г. Деросси артист Императорских театров г. Артемьев.

Кадеты вообще любили танцевать и, не довольствуясь двумя днями в неделю, назначенными для танцкласса, выпросили у начальства дозволения завести свои танцевальные вечера в спальнях, — в видах практических упражнений в танцевальном искусстве. Дан был оркестр в распоряжение старших. И вот почти каждую пятницу кадеты начали усердно отплясывать после ужина с 9-ти до 12-ти часов. Для этих вечеров избиралась одна из самых больших спальных комнат, откуда всякий раз выносили кровати и прочую мебель в другие дортуары. Эта комната, заменявшая танцевальный зал, освещалась сальными свечами в стенных подсвечниках из жести; но как от казны для таких увеселительных вечеров свеч не отпускалось, то кадеты жертвовали теми свечами, которые выдавались им для учебных занятий на каждую спальную камеру от 6 до 8 свеч и более, смотря по величине комнат и по числу кадет. При таких средствах, наша импровизированная большая зала была всегда освещена ярко, но зато все прочие дортуары оставались всегда в полумраке.

На этих вечерах кадеты танцевали в своих вседневных сюртуках; иные надевали бальные башмаки. Начальство тут не присутствовало; изредка заходил командир или маркшейдер и иногда заглядывал дежурный офицер. Весь надзор ограничивался танцевавшими унтер-офицерами и старшими кадетами. Кадеты вели себя чинно, не было ни шуму, ни шалостей. Но эти вечера имели много своих неудобств: кадеты лишались возможности заняться уроками и не могли достаточно выспаться, а потому на другой день были и сонливы и ленивы. При новом порядке, в 1817 году, эти танцевальные вечера были прекращены.

Письма А. П. Бородина Текст : полное собрание, критически сверенное с подлинными текстами / с предисл. и примеч. С. А. Дианина Вып. 1, стр. 41
https://rusneb.ru/catalog/000199_000009_008643452/ ^[2]

8 Апреля [1860г.]
Немецкая Святая неделя.
весна:
Пора свезения навоза
С господского двора.

У нас брат совершенная весна: вишни все в цвету фиалок и других вонючих цветов множество; погода такая что нет ни каких средств сидеть дома. Ergo я рыскаю с утра до вечера. В лаборатории работать нельзя — каникулы; все чистят и убирают. Пользуясь этим временем я рыскаю по окрестностям и обыкновенно не один а с семейством или компанией. Познакомился я здесь с одною милейшею и добрейшею русскою барынею (Mme Бруггер, Анною Павловною), которая живет здесь целою семьею. Я с Менделеевым (который тебе кланяется) и неким Житинским (бывшим товарищем Мишки Щиглева по Гимназии) у нее совершенно свои люди: ходим к ней во всякое время, она нас кормит на пропалую, ездит с нами повсюду, играет со мною в четыре руки и с виолончелью. Она зашивает мои перчатки если разорвутся, завязывает галстук, выбирает нам если приходится что нибудь купить, причесывает и помадит голову etc. etc. Словом барыня преобязательная. Я совсем братец избаловался: веришь ли до такой подлости дошел, чаю никогда дома не пью и даже редко обедаю в трактирах. Просто чорт знает что такое!

Чрез неделю в Висбаден к заутрене — разумеется тоже с барынями. С Гейдельбергом начинаю примиряться: весною и летом здесь отлично. Я, братец, познакомился с одним немецким семейством — некоею Mme Cuntz. Семейство это всегда называется просто Mme Cuntz и Frau Doctor Cuntz — как здесь все говорят. Самого же Гна Купца никто не называет доктором Кунцем а просто „мужем Frau Doctor Cuntz» — пробка значит муж, так — ничего, дрянь. A Frau Doctor-то отлично поет. Вот братец ты мой, и приглашают к ним на Soirée. Описывать что ли soirée? аль нет? — ну, уж опишу.

Начиная с того что были живые картины — очень милые впрочем (из этого ты можешь догадаться уже, что я в них участвовал). Ну-с, после картин — всем участвовавшим налепили т. е. пришпилили в виде ордена бумажный лавровый венок с белою ленточкою, по которой золотыми буквами напечатано: den 6 März etc. etc. Все имеющие таковой знак отличия величают уж целый вечер друг друга Vetter’aми, и ужинают за особым столом. После живых картин был ужин. Муж Frau dr Cuntz уже заранее составил список: кто из мущин с кем должен сидеть. По этому списку каждый господин с приличным поклоном подошел к своей даме и привел ее к столу.
Мне пришлось сидеть с некоею Lady Swinburne, дочь которой Miss Jane Swinburne участвовала в картинах. Оказалось что Lady ни бельмеса не понимает по-французски и того менее по-немецки, вследствие этого, ты сам поймешь, разговор у нас был далеко не оживленный. После ужина начались танцы, роспись которым была сделана также вначале и висела на стене. Сначала роздали 5 Ballkarten т. е. игорные карты коих одна колода роздана дамам, другая кавалерам; по этим картам самцы отыскивают своих самок и пляшут с ними. Музыка состояла из скрипки и клавессина и была так далеко что ее не было слышно; по этому начало танца возвещалось криками некоего господина. Танцуют прекурьезно и даже препохабно; я уже не говорю о том что толкаются локтями etc. на это уже никто и внимания не обращает. Дамы впрочем танцуют довольно порядочно. Кавалер ангажирует даму на весь танец напр. вальс или польку и она принадлежит ему уже все время покуда играет музыка. Если кому захочется с нею танцовать, тот отвешивает сначала поклон кавалеру потом берет ее и пляшет. Вальс танцуют, обыкновенно по немецки в три temps. Можешь себе представить как я был эффектен в этом вальсе! В заключение был котильон со всеми немецкими хитростями; напр. приносят два передника и дама дает их двум кавалерам: кто прежде успеет-завязать тот и танцует с дамою; даме подают огромную кружку пива и подводят двух кавалеров; одного из них дама выбирает для пляса другому же предлагает пиво, которое он должен из учтивости выпить; кавалеры прячутся за огромный платок, растянутый в виде завесы и выставляют из под платка (в виде кукиша дамам) — ты думаешь что? — указательный палец правой руки. Дамы ловят кавалеров за эти кукиши и пляшут, и т. д. В заключение: обращик немецкой Spitzfindigkeit: всем раздают запечатанные конверты с надлежащим адресом; в конверте лежит карточка с именем той особы с которой следует танцовать. По команде конверт распечатывается и карточка читается вслух. Хитро? После всего в комнату вносят две этажерки на одной из них бантики из лент на другой букеты. Кавалеры берут букет и подносят к тем дамам с которыми хотят танцовать, дамы прикалывают кавалерам бантики. Этим оканчивается все—разумеется уже часа в 4 ночи.

Но курьезнее всего было следующее приключение: одна, довольно дородная барышня танцовала вальс и вдруг шлёпнулась на пол, вследствие толчка. Падение было довольно сильное; барышня села да и не встала более. Услужливые кавалеры бросились подымать ее, но—Horrendum! — под барышнею образовалось — не лужа, а просто целое озеро прозрачной влаги; однако барышня дошла до стула — оставляя разумеется по пути след. В этом конечно нет еще ничего особенного, может случиться со всяким, но курьезно то что по распоряжению хозяйки тотчас явилась горничная со шваброю и прехладнокровно начала размазывать по полу. Барышня осталась по прежнему в комнате и продолжала выплясывать.

Вот наш брат и смеется иногда над Германией а как вспомнишь свое гнездо да сравнишь и грустно сделается. Сколько еще нам нужно времени—что дойти хоть до этой степени развития!

Чтение для солдат, 1899, кн. 1 № 2, стр. 25
https://rusneb.ru/catalog/000199_000009_60000270594/ ^[3]

Прекрасный бал устроило Павловское военное училище, разукрасив сколько возможно свое помещение.

Для танцев предназначены две роты — вторая и третья; в конце одной из них устроена просторная гостиная, уставленная мягкой мебелью. Из двух классных комнат сделаны особые гостиные, роскошно обставленные. Коридоры рот украшены в арках гирляндами искусственных цветов, на стенах помещены вензеля, гербы, пирамиды из ружей, штыков, тесаков, военной, фехтовальной и искусственное древне-славянской арматуры — все работы юнкеров; при повороте в одном из зал поставлена громадная, во всю стену аллегорическая прозрачная картина. Во всех залах и гостиных поставлены рисованные юнкерами масляными красками и акварелью программы танцев; особенно замечательна программа, поставленная в зимнем саду, в который превращено помещение первой роты. Программа эта выпукло резана юнкером Реханом на ватманской бумаге; все эти буквы, цветы, орнаменты исполнены необыкновенно тщательно и изящно.

Сделан сад был из целого леса елок; в их группах, занесенных снегом, то там, то здесь рассыпаны разноцветные электрические лампочки; из чащи елей выглядывает волк, в его пасти красный электрический фонарь, дальше медведь лезет на дерево; все это очень красиво; на дорожках сада расставлены чайные столики с десертом. В глубине большой открытый чайный буфет, с фруктами и конфектами. Во всех залах устроены открытые буфеты. Музыка играла в двух залах танцы, а в саду третий оркестр — Павловского военного училища — исполнял концертное отделение в антрактах.

Бал посетили: Военный Министр генерал Куропаткин, главноуправляющий ведомством Императрицы Марии граф Протасов-Бахметев, за главного начальника военно-учебных заведений ген.-лейт Якубовский, почетный опекун барон Гершау и др.
Множество светлых туалетов, легких красивых платьев, красивых лиц; но наиболее интересными гостями бала были около ста институток Павловского института с их классными дамами; все они были снабжены букетиками цветов. Каждой даме при входе вручался еще жетон: серебряный значок с вензелем Павла I и датами юбилея, на ленточке, изображающей жалонерный значок.

Во время танцев, ордена для мазурки вывозились в разных вазах, фигурах. Вот медведь везет колесницу с букетиками цветов и рождественской елкой. Им правит заяц; на белых атласных вожжах надпись золотом: «Северная флора». Для котильона раздавались кавалерам шляпы времен Павла I, а дамам юнкерские фуражки. Затем появилась избушка на курьих ножках, превосходно сделанная, покрытая соломенной крышей, как бы занесенная снегом; избушка освещенная изнутри красным огоньком, двигалась медленно по залам. Задняя сторона ее была увешена бутоньерами. Котильон тянулся, казалось, бесконечно, при полном разнообразии фигур и оживлении танцующих.
Это был настоящий юбилейный бал, оставивший у всех самое прекрасное впечатление. Окончился он в 6 час. утра.

Санкт-Петербургские ведомости, 08.02.1818. ^[4]

Объявление к С. П. Б. Ведомостям, № 12
1818

По случаю имеющего быть с дозволения Правительства в большом танцовальном собрании сего февраля 17 дня маскерада, Контора сего собрания извещает гг. Членов оного о сделанных ею нижеследующих распоряжениях:

1-е. Для маскерада сего присоединяются к собранию все комнаты бывшего музеума по дозволению хозяина дома; а потому приезд в маскерад назначается к двум подъездам: к обыкновенному в собрание с Невского проспекта и к бывшему музеуму с большой Морской.

2-е. Предоставляется на волю каждого маскироваться, как кто за благо рассудит с соблюдением однакож в костюмах или нарядах благопристойности; в шубах же, шинелях, сертуках, шлафроках и прочем сему подобном никто впущен не будет.

3-е. Маскерад начнется в 9 часов вечера и продолжится до 6 часов утра, а в 12 часов по сделанному сигналу возвестится об открытии бала в большой танцевальной зале; почему желающие заняться танцами снимают маски, не имеющие же расположения к танцам и замаскированные, дабы не стеснять танцующих, выходят из сей залы за колонны и проводят время в прочих покоях, где желают.

— Танцующие длинный Польский, могут из сей залы проходить чрез все комнаты собрания в бывший музеум и оттуда обратно, для чего в разных местах поставлена будет музыка.

4-е. Гостям на сей раз не воcпрещается иметь вход в сапогах.

5-е. Член собрания платит за билет на собственную свою персону 5 рублей и при том получает безденежно еще один билет для дамы; но если бы кто из гг. Членов пожелал бы привезть с собой более одной дамы, в таком случае за каждый излишний дамский билет платит уже особо по 5 рублей; посетители же без различия пола платят за вход по 5 рублей за каждый билет.

6-е. Посетители на вход в маскерад получают через Членов билеты, которые с 11 по 17 число каждодневно пополудни с 6 до 9 часов вечера выдаваться будут с роспискою в книге в Конторе собрания, в самый же день маскерада, то есть 17 числа раздача билетов прекратится; по чему при входе в маскерад билетов никто уже получить не может.

7-е. Поелику от гостей не могут быть принимаемы для сохранения под номерами шубы и прочее, то замаскированные гг. Члены для различия их от гостей, обязаны иметь при себе для предъявления швейцару и Членские свои билеты, без чего платья их приняты не будут.

8-е. Наконец Старшины сего собрания употребят всевозможное старание, дабы гг. Члены и посетители имели полное и беспрепятственное в сем увеселении удовольствие, надеясь, что и они со своей стороны соблюдением порядка и приличия, равномерно к сему содействовать будут.

ВИКТОР
Портной из Парижа, в С.Петербурге на Невском проспекте в доме Дурыгиной, № 9

Библиотека для чтения, т. 61, 1843, с. 161

Имеет честь известить своих почтенных корреспондентов и всех господ иногородних, которые пожелают получать из столицы мужские платья, сшитые отлично, по последней моде, в самом благородном вкусе и из лучших материалах, что заведение его, единственное в своем роде в этой столице, продолжает по-прежнему изготовлять такие платья по высланным к нему меркам и доставлять их во все губернии исправно, с ответом за их совершенство. Он считает нужным присовокупить, что недавно получены им из Франции превосходнейшие всех цветов сукна, знаменитых седанских и лувиерских фабрик, и что он может изготовлять, из этих чудесных сукон, платья по таким умеренным ценам, что они обходятся не дороже платьев из обыкновенного сукна.

Вместе с этими сукнами нижеподписавшийся получил из Франции богатое собрание новейших материй для жилетов, панталонов и верхних платьев, и выписал из Парижа одного из искуснейших тамошних закройщиков, чтоб быть в состоянии исполять многочисленные заказы, присылаемые в его заведение, со всею скоростью и исправностью.

Фраки теперь делаются с натуральной талией, не длинною, и не слишком короткою, очень малым вырезом впереди, вершка полтора с каждой стороны. Полы, сзади, по-прежнему широкие, доходят до сгиба колен. Рукава должны быть короткие, с белыми, гладкими батистовыми манжетками, отвороченными на рукава у кисти. Рукава, в благороднейших платьях, делаются почти в обтяжку: слишком узкие должны быть предоставлены щеголям второго ранга, которые любят преувеличивать моду. Узкие воротники и узкие отвороты оставлены: воротник теперь имеет два вершка ширины, а отвоы делаются очень широкие, покрывающие всю грудь когда фрак расстегнут. Но кто нынче застегивает фрак? Они даже, от природы, не застегиваются внизу. В панталонах нет изменений: только ступень теперь закрывается менее чем прежде и они делаются из черного шерстяного атласу или из атласу эластического. Жилет при таком фраке должен быть с отогнутым воротником; если жилет белый, пикейный,- что весьма благородно,- то пуговки берутся золотые; последняя пуговка не застегивается, и углы жилета расходятся в обе стороны. Употребляются также для бального наряда фиолетовые и синие бархаты с маленькими золотыми рисунками, или китайский бархат, перемешанный с кашмиром, или, наконец, красивый кашмир. Перчатки при этом костюме — белые; сапоги из той же материи как панталоны; шляпа — маленькая, подбитая белым атласом; волосы не длинные, причесанные à la russe; борода — долой; аристократия решительно отвергла бороду, которая теперь служит признаком дурного тону и у людей с чистым вкусом заменена круглыми умеренными бакенбардами.

Для зимних утренних панталонов у нижеподписавшегося получены разные мягкие и теплые ткани, полосатые и клетчатые. Благородные утренние панталоны должны быть темного цвету и не поражать пестротою.

Утренние визитные сюртуки — двубортные, с широким воротником и большими отворотами. Жилет при таком сюртуке может быть гладкий бархатный, темного или светлого цвету, или бархатный клетчатый: для последнего роду жилетов к нижеподписавшемуся присланы из Парижа разные бархаты с совершенно новым рисунком.

Место прежних пальто давно уже заступили мешки (sac), а теперь еще явились твины (twine). Мешки и твины делаются из касторового сукна, мягкого, легкого и теплого. Твин, род двубортного пальсто, составляет нечто среднее между сюртуком и мешком; он не слишком широк и не слишком-отменно красив и удобен.

Нижеподписавшийся может изготовлять отличнейшие касторовые твины и мешки по 40 и 50 рублей серебром. Постоянные корреспонденты в губерниях, и те, которые удостоят его своей доверенности присылкою своих мерок, снятой по методе изложенной в конце объявления, могут быть уверены, что он оденет их отлично, скоро, с безукоризненными вкусом и совсем не дорого. В этом может служить порукой лестная известность и честь его заведения.

Цены готовым платьям:

Серебряные рубли исчислены здесь по 3 рубля 50 коп. асс.

^[5]Способ снимать мерку.

1. Длина всего тела, от маковки A до земли.
2. Длина талии, от точки B до точки C на пояснице.
3. Половина ширины спин, от точки D до точки E на спинном шве.
4. Длина руки, от точки E до точки F на локте.
5. Длина руки, от точки F до точки G у начала ладони.
6. Полная окружность талии, снятая по линии H.
7. Полная окружность груди, снятая по линии I, по жилету.
8. Полная окружность ляжки, и длина ноги, взятая от шагу до земли, снятая в точке K у самого шага.
9. Полная окружность колена, снятая в точке L.

Господа иногородние, живущие более чем в тысяче верст от Петербурга, если всесь их заказ не превышает 200 рублей, благоволят прилагать еще десять процентов на укладку и пересылку изготовленных платьев; живущие ближе чем в тысяче верст, прилагают только пять процентов. Заказы стоящие от 200 до 500 рублей, каково бы ни было расстояние, требуют прибавки пяти процентов. Но к тем, которые закажут на сумму выше 500 рублей, где бы они ни находились, платья будут доставлены без всякой особой платы за пересылку.

ВИКТОР, портной.
В С.-Петербурге, на Невском Проспекте, в доме г-жи Дурыгиной, №9

Балы г-на Йогеля всегда бывают самыми веселыми балами Благородного собрания, не взирая на то, что именуются детскими: лучшее общество принимает в них живейшее участие, именно потому что сей почтенный ветеран-танцмейстер дает уроки в лучших домах и пансионах столицы. — Между тем, кто не находит более или менее, удовольствия видеть картинные танцы милых малюток? Ими начинаются прекрасные Французские кадрили.

Зрители теснятся вокруг юных Терпсихор, любуясь их развивающимися прелестями, а особливо когда танцуют героини Йогелевых балов, две дочери Генеральши Ладыженской: это истинные Грации в детстве. Какая выразительность в каждом движении! Какая точность в каждом па! Старшая, не более как осьми лет, танцовала «шаль» с таким искусством, так живописно, что нельзя было не восхищаться. К двум сестрицам в нынешний раз присоединилась третья, четырех лет: танцуя Французскую кадриль, она представлялась пленительною танцующей куколкой и до крайности удивляла вовсе необыкновенным успехом на таком возрасте; между тем все три успевают и в иностранных языках, и в соответственных летам науках: сколько утешения для отца и матери! Мы с неизъяснимым удовольствием смотрели на улыбающееся прекрасное лицо сей последней. Наконец явились в Русской пляске и в Русских костюмах дети Ивана Петровича Поливанова, осьми-летний сын и шести-летняя дочь: как они были милы, прелестны!

Когда оттанцевали дети; то другого возраста ученицы и ученики г-на Йогеля стали танцевать новую, им сочиненную Французскую прелестную кадриль, для которой он же сочинил и музыку; потом уже все танцевали — мазурку, котильон, и бал продолжался до 2 часов. Посетителей было 750; а билетов роздано вдвое более; но бывший тогда же вечер у Княгини Кропоткиной отвлек многих от сего бала.

Дамский журнал, 1830, ч. 29 №7, с. 110-111

Пред торжественным днем Нового года, благодаря усердному желанию Старшин Купеческого Собрания, дан превосходный бал; и хотя тогда балы были и в Благородном, и Немецком Собраниях; но в Купеческом стечение публики превзошло всякое ожидание.

Приезд начался с 9-ти часов вечера. Танцевальная зала, к несчастью довольно малая для такого собрания, была иллюминирована превосходно№ на хорах гремела прекрасная музыка Князя Куракина. Спешим отдать полную справедливость отличным произведениям наших артистов-аматёров: бальная музыка, здесь игранная и сочиненная господами Девиттом и И.П. Йогелем, принимается с восхищением любителями танцев и знатоками музыки. В других комнатах, великолепно освещенных, занимались игрой в карты, а в боковой зале был приготовлен отличный ужин на 200 кувертов, где взаимные тосты о новом счастии в жизни были повторяемы непрестанно.

Наконец в 12 часов, когда новорожденный сын Крона слетел на землю, раздались поздравительные трубы; танцы мгновенно прекратились, гул взаимных поздравлений носился во всех комнатах и 1-й час Нового года был открыт торжественным Польским; и все танцы опять возобновились.

Собрание было осчастливлено посещением Их Сиятельств, Князя Дмитрия Владимировича Голицына и Князя Николая Борисовича Юсупова; Их Превосходительств, Николая Никишича Веревкина, Дмитрия Ивановича Шульгина и прочих почетных Особ.

Много было прекрасных и богато убранных дам; но те, которых мы осмелились наименовать здесь, заслуживали, кажется, всеобщее внимание: г-жи Ли . . . .ва, Доб . . . . ва, Рю. . .на, Бар. . . .вы, Юш. . .на, Чу. . .на, Гы. . .вы, Ер. . ф. .ва, которой
Очи бледно-голубые
Подобны Финским небесам.
Тих. . . .ва, Пол. . . ва и Кр. . ч.

Танцы продолжались непрерывно; очень жаль, что теснота залы мешала несколько танцующим, и что здесь не оставляют еще экосеза, в котором встречается много незавидных танцовщиков, между тем, как игривый вальс остается без употребления. И в тесносоединенных кадрилях нельзя видеть всей ловкости и живости прелестных танцовщиц.

Число посетителей простиралось до 1300 особ. В продолжение вечера разносились прохладительные напитки, конфекты и проч. В час начался ужин. За первым столом находилось более 150 особ. Шампанское лилось рекою; живая радость была начертана на лицах посетителей, которые с своими семействами и друзьями весело встречали Новый год: что составляло наиприятнейшую картину. Бал кончился в 3 часа.

Сергей Сельский.

Дамский журнал, 1830, ч. 29 №6, с. 94-96

Сей маскарад назван детским, ибо в нем участвовали многие дети; он дан почтенной матерью в день сыновьего рождения и в ознаменовании радостной для нее эпохи — выздоровления супруга, и был под распоряжением танцмейстера; но мы назовем этот семейный праздник — единственным в своем роде.

Приглашенные гости съехались около 9 часов вечера и, по обыкновению, начали танцевать польский. По окончании оного, хозяева просят всех в гостиную, а потом мужчины вызываются в залу, где должны были занять места позади расставленных кругом стульев, на которые сели вызванные дамы: заиграла музыка, и вдруг явилась кадриль из шести пар, в таком же числе различных живописных костюмов, и каждая пара начала танцевать по характеру своего костюма — к живейшему восхищению зрителей. После этого увидели посреди залы ветряную мельницу и подле нее маленького волшебника, которому приносят два мешка с человечками; волшебник приказывает вынуть их, вскрикивает: «Какие же старые!» (они такими казались в самом деле), приказывает побросать их в мельницу, приказывает вертеться колесу, отворяет под оным дверь — и выпрыгивает помолодевшая пара, девочка и мальчик, и танцует с ангельскою улыбкою на милых личиках. Зрители-дети были вне себя от восхищения, которое делили с ними и не дети.

Заиграла опять музыка — Русская плясовая — и предстали взорам две прекрасные Россиянки, в белых, легких как воздух, сарафанах с золотом, в белых с золотом же повязках, похожих на диадемы, и подавши белые руки прекрасным юношам в щегольских национальных кафтанах, понеслись в картинную пляску, исполнявшую сердца новым восторгом при каждом новом телодвижении, выражающем, более нежели в каком-либо другом танце, чувства души и тайну мыслей; и когда уже хотели вспорхнуть с пленительной сцены своей, то громкое «фора» заставило повторить пляску, во всем подобную воспетой Державиным. Тотчас за нею живая юная Эфиопянка с гремушками в руках полетела вихрем перед зрителями под всеми формами упоительных прелестей Вакханальной пляски, в которой явился потом маленький Эфиопец, удививший искусством, быстротою и силой во всех приемах, так что глаза едва успевали следовать за ним. Фора! Фора! и любимцы Терпсихоры снова восхитили зрителей.

В сих характеристических танцах блистали всею очаровательностью, им свойственною, две старшие хозяйские дочери и дети господ Девитте, Ланского, Шафонского, Броккера и Макеровского. — Хвала и г-ну Йогелю, придавшему сим танцам и пляскам новые черты пленительного разнообразия.

Наконец гости танцевали все то, что обыкновенно танцуется на балах. Многие дамы были в прекрасных и богатых костюмах, большею частию в Русских; кадрили отличались своею красотою, а замечательнейший из туалетов был туалет А. А. Р. — К — й.

Во всем царствовал какой-то особенный порядок, от чего, не взирая на многолюдство, не было тесноты. Прохладительные напитки, фрукты, конфекты не разносились, но ожидали желающих освежиться к себе в одну из комнат, которую гости, проходивши в польском по всем комнатам, видели и посещали без всякого труда.

Около трех часов за полночь пошли ужинать в другую залу, где дамы сели за маленькие столики, кругом большого стола, накрытого посредине в таком расстоянии от первых, что мужчины могли ходить между ними и брать кушанье с последнего к себе на тарелки.

Вообще все было устроено наилучшим образом, достойным лучшего общества, бывшего в сем достопримечательном маскараде, и превосходного вкуса, принадлежащего только подобным хозяевам. — Мы уехали во время ужина и не знаем, что происходило после оного.

Дамский журнал, 1829, ч. 25 № 11, с. 172-174

Прекрасная, благотворная мысль родных нам душою чужеземцев увенчалась благословенным успехом: блестящий, веселый праздник их вознагражден исполнением благотворительных предположений и собранная сумма в пользу раненых воинов для вновь учрежденного лазарета в городе Одессе (до 3000 руб.) полетела уже в Одессу. Замечательно, что не было никакого вычета на издержки из сей собранной суммы; вся она принадлежала только патриотическому предмету — вспомоществовать защитникам Христианства. Старшины и некоторые Члены жертвовали даже более положенных за вход 2 руб. 50 коп, а из посетителей более 5 рубл. И Московское Немецкое Собрание первое (из Московских увеселительных домов) вписало себя 1828 года в число соревнователей благотворения оградителям внешней тишины и мира.

Члены и посетители знали уже о взятии дотоле неприступной Варны, и УРА! гремело при тостах за здравие Венценосного Героя НИКОЛАЯ и ЕГО непобедимых воинов!

Дамский журнал, 1828, ч. 24 №22, с. 142-143

Балы сего первоклассного Московского танцмейстера, даваемые им для учениц своих, можно назвать предварительным вступлением в так именуемый свет, с которым знакомятся он и который знакомится с ними — издали; и на всяком новом бале г-на Йогеля являются новые юные Грации, заставляющие расспрашивать о себе. Так на последнем бале, 29 апреля, обратила на себя всеобщее внимание в первый раз представшая взорам публики юная Б . . . Д . . . . г, роза по красоте лица и лилия по стройности стана. — В то же время все любовались ребенком — Терпсихорою (лет шести, не более), которая танцевала Французские кадрили с точностью, важностью и искусством удивительными. Взоры зрителей устремлялись попеременно то на прелестную малютку, то на прекрасную маменьку ее, которая улыбалась с чувством… достойным зависти.

Дамский журнал, 1828, ч. 22 №10, с. 170-171

Московский листок, 3 декабря 1903, № 336, стр. 3

Наконец-то!
Процесс Александра Кара, раскрыв страшные язвы всевозможных танцклассов, имеющих развращающее влияние на неустановившуюся молодежь, вызвав окончательное запрещение устраивать танцевальные вечера.

Теперь все эти знаменитые балы, на которых главными героинями являлись «танцевальные лошадки» вроде г-жи Смирновой, а героями — недоучившиеся мальчишки, хваставшие пессимизмом, нахальством и штрипками, не могут иметь места.

Колонны и стены зала Благородного собрания могут перестать краснеть за публику, наполнявшую зал в дни этих балов.

Песенка гг. Царманов и им подобных спета окончательно.

Этому не только можно, но и нужно радоваться.

Никто не станет отрицать, что танцы очень полезная вещь.

Они приучают молодых людей к манерам, к грации, к известному лоску.

И, конечно, учиться танцам совсем не вредно.

Но когда эти танцы заставляют молодежь учиться не грации, а самому низкопробному флирту, когда вместо того, чтобы приобрести изящные манеры юноши начинают приобретать дурные привычки, наглость и нахальство, когда подростки-девушки превращаются в полу-кокоток, — подальше от таких танцев.

Все эти цармановские балы отличались именно этой особенностью.

На них молодежь не веселилась, как свойственно ее возрасту, а изображала взрослых, заимствуя у взрослых самые отрицательные стороны: разочарованность, распущенность и пошлость.

Вместо того, чтобы танцевать и только танцевать, — юноши и барышни играли в любовь, развивалось мелкое тщеславие, желание первенствовать, хвастаться легкими победами, и эти балы превратились просто в танцклассы.

История знакомства Александра Кара с Клавдией Смирновой, а затем все перипетии этого знакомства служат яркою и наглядною иллюстрацией этих балов.

Кто знает, не будь этих балов, не будь стремления у Клавдии Смирновой завербовать как можно больше поклонников, не испорти Александра Кара заражающая, одурманивающая атмосфера вечного флирта, который царил на этих балах, — и он, может быть, не носил бы теперь страшной клички «матереубийцы».

Да разве Александр Кара — единственная жертва этой атмосферы?

Он закончил страшной трагедией, и это знает мир. А сколько юношей, может быть, развратилось, сделалось пьяницами, ворами — но это не получило широкой огласки, скрытое в семейном стыде. Сколько девушек, может быть, погибло, спалив свои крылышки на огоньке низкопробной славы «царицы» этих балов!…

Нет, слава Богу, что это кончилось. Слава Богу, что уж нам больше не придется возмущаться такими танцевальными вечерами. И глубокое спасибо родители должны сказать администрации, наложившей veto на эти танцклассы.

Наша столица во всю зиму была особенно расположена к весельям: кроме публичных собраний, всегда с некоторого времени многолюдных, в один день бывало по нескольку балов: в иных домах каждую неделю; в иных давались концерты, а в иных и спектакли. Даже по улицам замечена необыкновенная живость: самые счастливые признаки общественного духа!

Маскарад, данный по подписке, 2 февраля, в доме Благородного Собрания, был самый блистательный; число посетителей простиралось до 1500. Освещение зал и другие украшения не имели никакого различия с бывшими накануне нового года; но публика была многочисленнее, дамы были наряднее, маски разнообразнее, богаче. Между кадрилями отличались Французские крестьянки, а между ними отличались две необыковенною красотою: скромность запрещает наименовать их. Танцы не прерывались; огромную залу разделили наконец два круга стульев — для мазурки. Должно однакож признаться, что со введением первых последние утратили прелесть свою: нет полной картины сего прекрасного танца; она беспрестанно разрывается: если встанет дама и пройдет с кавалером, как и опять садится; едва образуется какая-нибудь фигура, как уже и нет ее. Из 50 или 60 пар танцуют вместе пять или шесть, сменяя одна другую… Зато покойнее дамам — и мы умолкаем.

Во весь вечер, продолжавшийся до 4 часов утра, подавались прохладительные напитки, разносились конфекты, виноград. — Ужинные столы имели в этот раз еще ту особенность, что на них благоухало несравненно более цветов, и в том числе — ландыши. Ужинавшие дамы, срывая сии цветы, украшали ими грудь свою.

«Но от чего по подписке всякий раз бывают конечно все Члены Собрания, тогда как многие из них не пользуются всегдашним правом своим?» Этот вопрос часто повторяется в обществе. Но ответ, по мнению нашему, не затруднителен: при необыкновенных случаях обыкновенно ожидается, говоря о Собрании, более пышности, более блеска — и довольно.

4 февраля дан был, на обыкновенном основании, денный маскарад, который имеет свои особенные приятности, и в котором лучшая и многолюдная публика веселилась до того, что надлежало зажечь свечи. — Хоры похищали на этот раз значительную часть ее: почитатели прекрасного пола не без причины ропщут на сии хоры!… В этот день был в Собрании обед на 250 кувертов.

Дамский журнал, 1828, ч. 21 №4, с. 216 — 218

Этот танцевальный вечер был в большом зале Благородного Собрания 28 января, и был одним из приятнейших подобных вечеров, и продолжался до 2 часов за полночь, не взирая на то, что главным предметом оного были — дети, т.е. ученицы г-на Йогеля, которому пришла счастливая танцевальная мысль — составить из них и для них новую кадриль, своего изобретения, с новой музыкой, им же сочиненною; и должно отдать справедливость сему Нестору наших танцмейстеров, что та и другая доставили полное удовольствие матерям и публике, съехавшейся на этот вечер в таком множества, как будто бы на свой бал. Но этот бал имел то преимущество, что на оном явились еще не вывозимые в свет юные Грации, и при всей невинности взоров и телодвижений отличались ловкостью и искусством в прекрасной фигурами и благородной характером кадрили, которая была обнесена снурком; вне оного стояли зрители и любовались подрастающими Терпсихорами, число которых простиралось до 40.

По окончании сих классических танцев начались общие: закружились вальсы, которые сменились мазурками, мазурки котильонами, котильоны опять мазурками, сии последние опять котильонами — и живость, веселость, обыкновенно бываемые при удовольствиях новости, одушевляли собрание, в самом деле интересное для наблюдателя: большая часть дам помышляла, без всякого сомнения, не о собственных уже выгодах, тех или других, но о первоначальном успехе дочерей своих, вообще решающем участь каждого, а в этом случае особенно участь молодых девушек, обращающих на себя особенное внимание.

Дамский журнал, 1828, ч. 21 №4, с. 214 — 216

Этот предзнаменовательный праздник будущих благ, приявший снова существование свое в древней Русской столице, благодаря усердному желанию Старшин Благородного Собрания веселить ее многочисленную публику, достоин кисти гораздо искуснейшей, нежели наша: и потому мы все опишем с одной только историческою истиною. Начнем с дому.

Большая зала была иллюминирована по всем трем верхним карнизам свечами, а хоры в два ряда люстрами; арки кругом и над окнами были убраны гирляндами из 2000 шкаликов. Свеч горело 3000.

Во второй зале карниз освещался также, как и в большой; по стенам горело 800 свеч в жирандолях; по аркам 500 шкаликов фестонами. В глубине зала находилось нарочно для сего праздника сделанная комната, драпированная пунцовою матерьею и расписанная в Азиатском вкусе — наподобии палатки, у которой стояли два Араба в богатом одеянии, принадлежащие Князю Николаю Борисовичу Юсупову.

В боковых комнатах был приготовлен ужин на 200 человек. Столы украшались богатой бронзой и хрустальными канделябрами, множеством померанцевых деревьев и живых цветов.

Все без изъятия комнаты были иллюминированы свечами и шкаликами. Первых горело в сей вечер 6000, а последних 4000.
Официанты были одеты в голубую ливрею с галунами и напудрены.

Съезжаться стали в 10 часов. Началась музыка; в 11 часов бал открылся Польским, а в 12 часов раздались поздравительные трубы; танцы прекратились и хор певчих, сопровождаемый духовой музыкой, загремел: Боже! Царя храни! Гул взаимных поздравлений понесся на несколько минут по огромной зале; наконец вальсы, мазурки, кадрили соединили танцующих — до 2 1/2 часов; потом перешли в меньшую залу, где продолжались танцы с новой живостью и кончились котильоном в 4 часа.

Много было прекрасных дам и прекрасных дамских туалетов. В небольшом числе масок одна привлекала все взоры и возбуждала общее любопытство: это была Шотландска, прелестная в пестроте и фасоне своей одежды и в живописном головном уборе. — Всех особ было 1178.

Оркестры были следующие:
1. Второго учебного карабинерного полка Полковника Тютчева — 20 трубачей и 40 певчих при духовой музыке;
2. Музыка 26 егерского полка.
3. Бальная музыка, составленная из 70 лучших музыкантов.

Хоры были наполнены зрителями, а между ними помещались оркестры, что представляло глазам приятную картину.
В продолжение вечера разносились прохладительные напитки, конфекты, груши, виноград — на серебре и хрустале.
Таков был сей Васильев вечер.

Дамский журнал, 1828, ч. 21 №2, с. 97 — 100

Московский листок, 1903, №340, с.4 ^[6]

Мы недавно этих же самых заметках приветствовали решение администрации воспретить устройство публичных танцевальных вечеров гг. Царманам и tutti quanti. Теперь же мы должны приветствовать призыв правления общества вспомоществления при женской гимназии М. Ф. Калайдович.

Правление этого общества циркулярно обратилось ко всем московским обществам вспомоществования учащимся с предложением ежегодного устройства нескольких совместных балов для учеников и учениц учебных заведений.

Исходя из того положения, что танцы совсем не вредны и служат прекрасной гимнастикой, а отчасти могут быть названы «ортопедической» наукой, правление, составившее циркуляр, считает необходимым для борьбы с разными танцклассами создать этим танцклассам серьезный противовес.

Каждое общество в отдельности устраивает ежегодно музыкально-литературные вечера, заканчивающиеся танцами, но, не имея средств ни на рекламирование этих вечеров, ни на придание им необходимого блеска, оно принуждено устраивать эти вечера в очень скромных размерах и получать слишком незначительный доход.

Совсем было бы иное дело, если бы общества вспомоществования учащимся объединились бы в этом вопросе.

При таком объединении можно было бы устраивать балы в Благородном собрании, при нескольких оркестрах музыки, с широкою рекламой, которая должна привлечь массу публики, а следовательно дать и очень солидный доход в пользу недостаточных учеников и учениц, для помощи которым и основывались общества взаимопомощи.

А раз союз этих обществ устраивал бы ежегодно несколько таких балов, гг. танцмейстерам и без административного вмешательства пришлось бы отказаться от устройства своих вечеров.

Нет сомнения, что родители позволяли бы своим детям посещать только балы союза, где молодежь будет находиться под контролем воспитательниц и воспитателей.

С другой стороны выиграли бы и сами общества.

Со своих маленьких вечеров они едва имеют несколько десятков рублей дохода, а эти несколько десятков рублей превратятся наверное в сотни, раз дело будет поставлено шире, и публика, осведомленная об этих балах, примет в них участие.

Этому призыву можно пожелать полнейшего успеха, но в то же время следует пожелать, чтобы эти специальные балы для учащихся обходились безо всех этих модных, зачастую неприличных, танцев.

Это было бы еще лучше…

Московский листок, 3 декабря 1903, № 336, стр. 3 ^[7]

Наконец-то!
Процесс Александра Кара, раскрыв страшные язвы всевозможных танцклассов, имеющих развращающее влияние на неустановившуюся молодежь, вызвав окончательное запрещение устраивать танцевальные вечера.

Теперь все эти знаменитые балы, на которых главными героинями являлись «танцевальные лошадки» вроде г-жи Смирновой, а героями — недоучившиеся мальчишки, хваставшие пессимизмом, нахальством и штрипками, не могут иметь места.

Колонны и стены зала Благородного собрания могут перестать краснеть за публику, наполнявшую зал в дни этих балов.

Песенка гг. Царманов и им подобных спета окончательно.

Этому не только можно, но и нужно радоваться.

Никто не станет отрицать, что танцы очень полезная вещь.

Они приучают молодых людей к манерам, к грации, к известному лоску.

И, конечно, учиться танцам совсем не вредно.

Но когда эти танцы заставляют молодежь учиться не грации, а самому низкопробному флирту, когда вместо того, чтобы приобрести изящные манеры юноши начинают приобретать дурные привычки, наглость и нахальство, когда подростки-девушки превращаются в полу-кокоток, — подальше от таких танцев.

Все эти цармановские балы отличались именно этой особенностью.

На них молодежь не веселилась, как свойственно ее возрасту, а изображала взрослых, заимствуя у взрослых самые отрицательные стороны: разочарованность, распущенность и пошлость.

Вместо того, чтобы танцевать и только танцевать, — юноши и барышни играли в любовь, развивалось мелкое тщеславие, желание первенствовать, хвастаться легкими победами, и эти балы превратились просто в танцклассы.

История знакомства Александра Кара с Клавдией Смирновой, а затем все перипетии этого знакомства служат яркою и наглядною иллюстрацией этих балов.

Кто знает, не будь этих балов, не будь стремления у Клавдии Смирновой завербовать как можно больше поклонников, не испорти Александра Кара заражающая, одурманивающая атмосфера вечного флирта, который царил на этих балах, — и он, может быть, не носил бы теперь страшной клички «матереубийцы».

Да разве Александр Кара — единственная жертва этой атмосферы?

Он закончил страшной трагедией, и это знает мир. А сколько юношей, может быть, развратилось, сделалось пьяницами, ворами — но это не получило широкой огласки, скрытое в семейном стыде. Сколько девушек, может быть, погибло, спалив свои крылышки на огоньке низкопробной славы «царицы» этих балов!…

Нет, слава Богу, что это кончилось. Слава Богу, что уж нам больше не придется возмущаться такими танцевальными вечерами. И глубокое спасибо родители должны сказать администрации, наложившей veto на эти танцклассы.

Отголоски дня. Московский листок, 1903, № 36, стр. 3 ^[8]

Я думаю, стенам Благородного собрания редко приходится краснеть так, как они должны были краснеть в минувшее воскресенье — во время бала А. А. Цармана.

Я нарочно пошел на этот, — простите за выражение, — бал, горя желанием воочию убедиться в том, о чем говорил в разное время, когда писал о московских танцмейстерах и их танцклассах.

Увы, — то, что мне пришлось увидеть на этом балу, превзошло все мои ожидания, и я мог только удивляться, — с одной стороны, что подобные балы разрешаются, с другой — что они происходят в БЛАГОРОДНОМ собрании, между тем, как для них следовало бы отводить место где-нибудь далеко за городом, на свалках.

Да не подумают г. Царман и ему подобные танцевальных дел мастера, что я завидую его успехам или же желаю бить его по карману.

Нет, пошли ему Аллах всяческого преуспеяния в танцевальных делах! По мне пусть он устраивает ежегодно хоть три десятка таких же балов; но я не могу умолчать о преобладающей на этих балах публике: детях, подростках и всякого рода учащихся.

На этих несчастных цармановские балы, являющиеся результатом тех «практических вечеров», о которых было столько говорено во время процесса Кара, на детей и подростков, говорю я, эти балы оказывают самое разлагающее действие.

Мне скажут: но ведь на этих вечерах танцуют?!

Совершенно верно. Но обратите внимание, как танцуют, кто танцует и каковы самые танцы.

В последнем шустерклубе, публика которого состоит из расходившихся лакеев и загулявших приказчиков, вы не увидите более неприличных танцев.

Ну, вот, «бал» А. А. Цармана. Танцуют подростки обоего пола и совсем крохотные дети.

К стыду неведомых мне родителей, я видел танцующим, в первом часу ночи, трехлетнего ребенка.

Танцуют и всякого рода учащиеся… Учащиеся производят на этих балах самое гнусное и удручающее впечатление, демонстрируя перед посторонними зрителями все, чему их учили в продолжении целого года на «практических вечерах» — у танцмейстера на дому.

Теперь вот они здесь, в стенах Благородного собрания, — смотрите и любуйтесь.

Прежде всего, прошу обратить внимание на хлыщеватые физиономии этих учащихся и на их шутовские костюмы.

Вместо свободных ученических блуз — кавалерийские тужурки, стянутые в талии до того, что из человека дух выпирает, и ослиные хомуты-воротнички, доходящие до висков.

Такие же хомуты до плеч — вместо поясов и белый кант по черному борту тужурки.

Невозможно узкие брюки, непременно со штрипками, завершают туалет.

На груди у такого юнца болтается десяток каких-то жетонов, в руке зеркальце и веер.

И таких юнцов сотни. Стоят они у колонн, сгорбившись в три погибели, позевывая, пренебрежительно озирают подростков-девиц.

Каждый юнец старается при этом выглядеть расслабленным и разочарованным, потому, «это нравится женщинам».

Тут же и «женщины», — такие же подростки, — любящие (помните процесс Кара?!) «пудрить волосы и носить большие декольте»

Я обратил особое внимание на одного юнца в грязненькой и старенькой тужурке. Бедненький и, по-видимому, скромный мальчик, но зловредный микроб практических вечеров коснулся уже и его.

К своим бахромчатым брюкам мальчик этот поспешил приделать штрипки, — чтобы хоть сколько-нибудь походить на остальных юнцов кавалерийского типа.

Повторяю, внешний вид этого мальчика самый скромный, но мальчуган явно насилует себя, стараясь выглядеть наглым и чересчур смелым.

Заложив руки в карманы, из которых спускаются чуть ли не до самых колен неприличные цепочки с массою всяких брелков, зевая и покачиваясь, юнцы подходят к девицам.

— Протанцуем, что ли? — снисходительно вопрошает юнец, давая понять даме, что своим предложением он оказывает ей величайшую милость.

Девушка-подросток привстает, наглый мальчуган зевает вторично и… танцы начинаются.

Но какие танцы?! Кавалер к даме и обратно — стоят спиной. Право-же, между жителями разных полушарий более общего, нежели между цармановскими кавалерами и дамами.

Так друг к другу спиной и танцуют, принимая самые неприличные позы, производя самые вульгарные телодвижения.

Со стороны стыдно смотреть, как исполняет молодежь новейшие танцы!

Эти вздрагивания плеч, эта пляска живота, сопровождаемые прищелкиванием языка и пальцами?!

И потом, эта манера кавалеров держаться с дамами.

С одного уже давно катится градом пот, но он продолжает танцевать. обтирая платком голову и затылок и, в конце-концов, закладывает платок за шею и утирается уже локтем.

Другой держит руку своей дамы вместе со своей у себя за поясом, третий, вместо того, чтобы бережно держать даму за талию, стиснул кулак и уцепился в ее плечо, оставляя на нежного цвета туалете пять грязных пальцев.

Уверяю же вас, последний лакей держится во время танцев галантнее с соседской горничной, нежели юноши и девицы на этих танцмейстерских, донельзя грязный и буквально неприличных, балах.

Эр.

Московский листок, 1903, №62, 3 марта, с.3 ^[9]

Я искренне порадовался, прочтя вчера в петербургских газетах нижеследующую заметку: «Родители и родственники учащихся в женской гимназии Лохвицкой-Скалон и на курсах при этой гимназии, помещавшейся рядом с танцклассом В. Давингофа, закрытом градоначальником г. Клейгельсом, поднесли г. Клейгесу адрес, покрытый многочисленными подписями высокопоставленных лиц»…

Значит, есть еще родители, которым дорого будущее их детей!

Значит, есть еще люди, понимающие, что даже соседство с танцклассом безусловно гибельно для еще не сформировавшихся юнцов и девиц.

Повторяю, петербургские родители восстали против одной только близости танцкласса к гимназии, куда ходят порядочные дети.

Заметьте, родители благодарят градоначальника уже за то, что он закрыл танцевальное заведение, только находившееся поблизости с гимназией.

Вы понимаете, что о посещении детьми этих родителей давингофовского танцкласса не могло быть и речи. Нет, петербургские родители строже московских. Они понимают, что танцкласс не должен находиться даже на той улице, по которой ежедневно ходят в гимназию их дочери.

Ибо танцкласс — «Порча, чума и язва здешних мест».

И г. Клейгельс закрывает зловредный танцкласс, а счастливые родители подносят ему за это благодарственный адрес.

Московские «родители и родственники» индифферентно относятся к своим чадам.

Для них не только безразлична близость того или другого танцевального заведения, — нет, более того: они снисходительно относятся даже к самому посещению танцклассов их детьми.

Вот почему дети и подростки обоего пола составляют в московских танцклассах преобладающий элемент…

— Ах, вы опять о танцклассах? — спрашивает читатель.

Опять и опять… пока сил моих хватит буду писать об этом зле, пускающем все глубже и глубже свои корни.

Все танцклассы должны быть закрыты и раз навсегда уничтожены.

За это говорят сотни и тысячи ваших детей, милостивые государи, гибнущих в тлетворной атмосфере танцклассов — этих рассадников всевозможных пороков.

Да, да, пороков и дурных инстинктов! И сколько бы мне не доказывали, что в танцклассах «только танцуют», я, с пеной у рта, буду доказывать, что в танцклассах не танцуют, а… развращают подростков.

Вы желаете наглядных примеров… но практика, как вы сами знаете, кишит ими.

Возьмите, наконец, любого юношу и девицу, никогда не бывавших в танцклассе, и других, уже вкусивших прелесть «практических вечеров» у танцмейстеров.

Вы отличите их уже по одному внешнему виду. Подростки-посетители танцклассов наглы и самоуверенны; для них не существует никаких авторитетов, кроме их личных взглядов и желаний.

Девушки уже не потупляют невинно свои взоры, нет, — это уже женщины, томно вздыхающие, нервничающие, мечтающие о счастье с «любимым человеком».

А этот «любимый человек» — безусый юнец, уже разочарован и уже «изменяет» одной девчонке для другой.

Этот безусый «человек», который второе полугодие не может выбраться из двойки по географии, с цинизмом заявляет, что он «пьет потому, чьто потерял веру в женщин»… и таскает из дому мелкие вещи, чтобы иметь возможность явиться в танцкласс в новых лакированных ботинках.

В свою очередь, не сформировавшаяся девица является в танцкласс возбужденной, потому что она «жаждет любви», а «Петя на зло кокетничает с ее подругой».

А танцы? Какие там танцы! Танцы у большинства московских танцмейстеров только ширмы…

Нет другого такого места, где бы юноши и девицы могли так непринужденно вести себя, как на этих практических вечерах.

«Старших» здесь нет, контроля никакого…и дети радостно изображают из себя взрослых, перенимая все их недостатки.

Дети лгут, кривляются, ломаются… здесь, в танцклассах это вполне возможно. Танцмейстеры это все поощряют, во-первых, потомук, что танцмейстер вовсе не обязан следить за нравственностью своих учеников, во-вторых, и это главная причина — в интересах танцмейстера предоставлять подросткам полную свободу действий.

Дети всегда предпочтут тот танцкласс, где их ни в чем не ограничивают.

Все это ясно, как Божий день, но танцклассы все-таки существуют.

До каких же пор?!?

Эр.

Московский листок, 1902, №347, с.3 ^[10]

Удивительно разнузданы господа московские кавалеры, посещающие балы и вечера в Дворянском собрании.

Положительно кажется, что половина этих господ никогда не шла дальше конюшни и поэтому совсем не знакома даже с элементарными требованиями светского приличия.

Это я наблюдал неоднократно, убедился в этом еще раз и на последнем «армянском» балу.

Многолюдный бал… Дамы и девицы, одни в бальных, а другие в вечерних туалетах. Видно, что дамы знали, куда шли.

Иначе одеваешься, когда отправляешься на бал, и иначе, идя в баню или на службу.

И тут же, рядом с принаряженными дамами, кавалеры, московские кавалеры. Преимущественно молодежь и всякого рода учащиеся.

Господа кавалеры являются на бал, кто в чем горазд.

Один — в куцом засаленном пиджаке, другой — в нечищеных сапогах, третий — в рубахе-фантази, небритый и нечесанный.

Еще кто-от пришел в кавалерийских рейтузах и в шутовской тужурке, едва доходившей до поясницы.

Благо бы являлись эти господа на бал в неприличных костюмах лишь за неимением других, более соответствующих, а то ведь тут совершенно иная причина.

Просто не привыкли эти господа ни к какой дисциплине, — это с одной стороны. С другой, вся эта милая молодежь явно бравирует своей разухабистостью, гордятся этим своим «неглиже с отвагой».

Вот, мол, каков я, пострел! Еще у меня молоко на губах не обсохло, драть меня еще надобно, а поглядите, какой я уже разочарованный.

Никаких ваших этикетов, вернее, элементарных требований приличия, не признаю, авторитета старших для меня не существует, относиться с уважением к дамам не умею, да и не желаю.

И вот подходит такой хамоватый молодец к даме. Идет размашистой, ленивой походкой, пренебрежительно осматривая с головы до ног даму, к которой направляется.

Еще стоит ли, мол, пригласить тебя на танец?!

На месте дамы я бы такого «кавалера» прогнал бы вон от себя; но исконная московская снисходительность сказывается и тут.

Дамы почему-то терпят кавалеров, которым место разве что в лакейской.

Стоит такой кавалер перед дамой, раз-другой зевнет, нехотя пригласит на танец и нехотя ведет в круг танцующих.

Цени, мол, какое я, разочарованный, оказываю тебе внимание?!

Затем кавалер обхватывает стан дамы своей грязною пятерней и начинает неприлично танцевать неприличные «модные» танцы.

Я наблюдал за танцующими. Какие грубые, вульгарные движения, неприличные приседания и козлиные скачки!

И затем эта манера кавалеров держать себя с дамой!

Право же, последний дворник куда галантнее держит метлу, нежели московский кавалер руку танцующей дамы.

Недурно выглядят на этих балах всякого рода учащиеся, в клоунских тужурках, стянутых в талии до невозможных пределов. Поверх такой тужурки свободно болтается широчайший пояс, доходящий до плеч и сильно похожий на лошадиный хомут, до ушей воротнички и в таком же роде все остальное, включительно до завитушек на голове, спускающихся колечками от лба к переносице.

Таковы, в общих чертах, являющиеся на балы господа московские кавалеры, вызывающие справедливое удивление в лакеях Дворянского собрания.

В самом деле, почему пускают этих неприличных субъектов в общество порядочных людей?!?

Эр

Московский листок, № 311, 8 ноября, 2 стр. ^[11]

Возвращаюсь, милостивые государи, к своему излюбленному коньку — к «танцклассам», в которых систематически развращают наших детей и подростков.

Недавно, если вы слышали, специальная комиссия, в лице представителя полиции, врача и архитекторв, осматривала танцевальное «заведение» преподавателя «новейших модных танцев» А.

Осмотр происходил в неурочный час, кажется, до обеда, когда в танцклассе никого не было. Но наличность расположенных по обеим сторонам танцевального зала «отдельных кабинетов» красноречиво говорила за то, что должно твориться в этом танцклассе по ночам.

Я не стану развертывать перед вами программу этих вечерних занятий, — она слишком ясна и очевидна.

Ну, вот, у этого самого синьора А., танцевального и других дел мастера, отобрали разрешение на содержание танцкласса.

А. повесил нос, а его конкуренты весело потирают руки. Они хорошо знают, что ученики и ученицы развенчанного танцмейстера перейдут теперь в их притоны.

Убрали А., останутся танцмейстеры на все остальные буквы алфавита, — слишком много у нас танцмейстеров.

Как быть с последними? Комиссия бессильно опускает руки; у нас нет никаких прямых указаний насчет танцклассов.

Пусть так. Но танцклассы — несомненное зло. Гибельное влияние их на детей и подростков слишком очевидно. Нельзя поэтому ограничиваться полумерами.

Необходимо радикальное очищение этих Авгиевых конюшен.

Как я выше сказал, комиссия, осматривавшая танцкласс А., состояла из представителя полиции, врача и архитектора.

Комиссия смутилась даже при видов только пустовавших «кабинетов», которые, «пророчествуя взгляду», рисовали мрачные перспективы.

Допустите лучший случай. Комиссия явилась вечером или ночью, в разгар «учебных занятий», когда все кабинеты оказались занятыми.

О приходе комиссии никто не был предупрежден, — в «отдельных кабинетах» неудержимые разгул и веселье.

Безусые юнцы и девицы, учащиеся и ничему не учившиеся (преимущественно первые!), с одной стороны, оставленные без всякого надзора и присмотра, с другой, поощряемые самим танцмейстеров, гуляют в «кабинетах» во-всю.

Пьют крепкие напитки, курят украденные у отца сигары («танцмейстеру очень нравятся батькины сигары!»), лгут и сквернословят.

В других кабинетах разыгрываются сцены эротического характера.

Правда, сам танцмейстер занят в это время в общем зале, с танцующими; но он, нет-нет, да и забежит в тот или другой кабинет — посмотреть на своих «милых учеников».

С тем выпьет рюмку вина, с другим — коньячку. Расскажет наскоро новый «неприличный» анекдот, влюбленной парочке подростков даст несколько практических советов…

Конечно, комиссия смутилась бы еще больше, если бы ей удалось нагрянуть в какой-нибудь танцкласс именно в такой момент.

Ну, относительно танцмейстера были бы приняты более строгие карательные меры.

Ну, а что сталось бы с детьми и подростками? Они ведь не подлежат компетенции комиссии, в лице, например, одного из ее членов — архитектора?!

Дети, значит, покинули бы этот притон и перешли бы в другой, программа вечерних занятий на которых тождественна с первым.

И вот о чем я хочу сказать вам несколько слов, беспечные мамаши, недальновидные папаши и всякого рода индифферентные воспитатели детей и юношей.

Предоставьте вы комиссии ее работу — борьбу с танцклассами.

Сами же возьмите на себя труд лично заботиться о ваших детях.

Берегите их от танцклассов. Если же посещение последних для ваших детей так уж безусловно необходимо, следите за времяпрепровождением их в этих гибельных притонах.

Сами или через посредство лиц, нравственному авторитету вы вполне доверяете, но только, ради Бога, следите.

В наших же интересах, чтобы из ваших детей вышли порядочные люди, а не потерявшие стыд и совесть негодяи, а, может быть, и преступники.

Эр.

Московский листок, №289, с. 3 ^[12]

Получил я вчера два письма. Одно — от «родителей», другое — от известного в Москве преподавателя танцев.

И первые, и последний просят напомнить обществу, чтобы оно относилось более осторожно к балам и практическим вечерам, устраиваемым танцмейстерами новейшей формации.

И эти балы, и эти «практические вечера» оказывают-де разлагающее влияние на молодежь. Дети и подростки гибнут безвозвратно на этих вечерах, где их, этих детей, развращают систематически и на разные лады.

Преподаватель танцев восстает, кроме того, против так называемых новейших танцев, ничего общего с изящным хореографическим искусством не имеющих.

Плавность движений и пластика заменены в них вульгарным и неприличным задиранием ног.

Отношения кавалеров к своим дамам непристойны и лишены былого благородства, — со стороны противно смотреть, как исполняются «новейшие танцы».

Говорится в письмах еще и о многом другом…

Я вполне разделяю негодование авторов писем, но не знаю, как помочь горю.

Бесспорно, эти «практические вечера», за весьма немногими исключениями, — зло и зло большой руки. Но, думается мне, инициатива в борьбе с этим злом должна принадлежать самим родителям.

К публикациям и зазываниям танцмейстеров следует относиться с большим разбором, предпочитая отдавать своих детей и воспитанников тем, которые уже успели зарекомендовать себя с лучшей стороны.

В Москве достаточно таких солидных и добросовестных преподавателей танцев, которые в оба глаза глядят за вверяемыми их надзору детьми и подростками.

Такие преподаватели ведут дело за чистоту, и первые же постараются парализовать злую волю и дурные инстинкты обучающихся у них детей.

Но таких преподавателей, к сожалению, — меньшинство. Большинство же, напротив, старается потворствовать всем желаниям подростков обоего пола, зная, что последние предпочитают полную свободу действий и отсутствия над ними контроля старших.

И не только потворствуют, но, по своему невежеству, сами же развращают детей, открывая перед ними перспективу всяких соблазнов.

У этих танцмейстеров дети и подростки делают все, «как взрослые», и делают что угодно.

Прежде всего, между танцмейстером и подростками завязываются фамильярные, амикотонские отношения, льстящие детскому самолюбию

«Учитель», мол, обращается с нами как со взрослыми.

И не только сам «Учитель», но и его брат, и жена, и маменька, и свояченица держатся по отношению к детям той же политики.

И вот, дети и подростки, мальчики и девочки, чтобы не уронить своего престижа «взрослых», начинают здесь коверкаться и ломаться.

Мальчишки стараются казаться наглее, девчонки — разнузданнее: «как взрослые».

Мальчишки курят вредный для их здоровья табак и угощают танцмейстера и его приближенных таскаемыми у отца сигарами.

Рассказывают танцмейстеру о своих похождениях, о кутежах и попойках, может быть, только воображаемых, и привирают, лгут от души.

Молоденькие девушки являются на эти практические вечера с «напудренными волосами и с большими декольтэ» (помните?) и играют в любовь с молокососами.

Обыкновенно, маменька танцмейстера, жена или сестра его становится посредницей между двумя «любящими сердцами».

Девушкам, вернее, — девчонкам, преподаются пикантные советы и наставления.

И как отделаться от приставаний Вани, и как увлечь Петю или Колю, и как следует устраивать и назначать свидания, чтобы родители ничего не знали.

И вот, девчонки начинают томно закатывать глаза, кокетничать и заигрывать, а безусые мальчишки разыгрывать безумно влюбленных или яростных ревнивцев.

Царит форменный флирт, со всеми его перипетиями: «совсем как у взрослых».

Девушка равнодушна к ухаживаниям безусого юнца, и последний, следуя советам танцмейстера, начинает всячески ублажать «любимое существо».

— Ты только делай то-то и то-то, а уж там я за тебя постараюсь, — ручается «танцмейстер».

И безусый щенок начинает таскать «любимому существу» конфекты и всякие безделушки, реализуя за звонкую монету свои книжки и учебники.

Своих грошей не хватает, — можно призанять у того же танцмейстера, в худшем случае — вытащить из маменькиного кошелька или спустить за бесценок, часто тому же танцмейстеру, какую-нибудь вещицу, похищеннут из отцовского кабинета.

А в деньгах всегда оказывается необходимость.

Надо приехать завитым и напомаженным, привести какой-нибудь подарок своему «предмету», затем иметь несколько лишних рублей на предстоящую попойку и на лихача.

Да, да, все это входит в программу «практических вечеров».

У многих танцмейстеров имеются задние комнатки, где подростки могут всегда выпить и закусить. Имеются и полуосвещенные уголки, где происходят свидания посещающих «практические вечера».

Легко можно себе представить, какие здесь разыгрываются жанры, ведутся разговоры.

Повторяю, за подростками не только никто не наблюдает и не контролирует их действий, — напротив: танцмейстеры и их близкие всячески потворствуют развитию в детях чности, потому что это в их интересах.

С другой стороны, танцмейстеры имеют возможность так поступать, потому что и над их деятельностью нет ни малейшего контроля.

Никто никогда не заглянет на эти «практические вечера», где не столько танцуют, сколько развращают безусых юношей и молоденьких девиц.

Самые порядочные дети, после одного-двух танцевальных сезонов, заражаются в тлетворной и разлагающей атмосфере этих «практических вечеров» и становятся форменными негодяями.

Конечно, бывают единичные исключения, но правило то, что на этих практических и танцевальных вечерах дети гибнут безвозвратно. И не моя вина, если родители так слепы и не хотят понять, что, вверяя своих детей всяким сомнительным танцмейстерам, они сами толкают их на путь безнравственности и всяких пороков.

Эр.

Московский листок, 1902 № 204, с. 3 ^[13]

Дачники подгородного поселка «Гнилая река» устраивали в течении лета несколько балов, детских вечеров и любительский спектакль, но весьма неудачно.

В дни балов погода стояла скверная, и публики собиралось очень мало, а любительский спектакль привлек так мало зрителей, что сбор не покрыл даже расхода на освещение, для уплаты же оркестру инициаторам пришлось «реализовывать» серебряные часы, два портсигара и модное пальто одного из организаторов.

Миновал Ильин день, лето близилось к концу, а, между тем, обитатели «Гнилой реки» совсем почти не танцевали, да и должишки накопились у тех молодых людей, которые, «внося культуру», пытались устраивать балы и вечера. Задолжали в типографию, где печаталась афиша; задолжали местному лавочнику за керосин и свечи; задолжали аптекарю, который доверчиво отпустил бенгальского огня для какого-то «шествия» и парфюмерии для участников в спектакле.

Кредиторы грозили подать расписки ко взысканию и наложить арест на получаемое инициаторами жалованье.

Инициаторы решили устроить последний бал и детский вечер и собрались у юного конторщика железной дороги Васи Жилеткина для составления афиши, которая должна была поразить дачников своею помпезностью и привлечь их на круг.

— Такую, господа, надо закатить афишу, чтобы в нос бросалась! — объявил Жилеткин своим товарищам.
— А на какие деньги мы напечатаем-то эту «вносбросающуюся» афишу? — спросил один. — Денег ни у кого нет, а если подписку среди дачников собирать, так ничего не выйдет. Меня с Мишкой намедни чуть не убил один дачник, когда мы с подпискою пришли, а многие дачники цепных собак спускают, завидя «инициаторов»…
— Я упросил типографщика, и он напечатает еще одну афишу, — объявил Жилеткин. — Чуть в ноги ему не кланялся и упросил… Итак, господа, все дело в афише, на нее вся надежда!…
— Во-первых, она должна быть в две краски, — заметил один из инициаторов.
— В три будет! — весело сообщил Жилеткин. — В три краски и с декадентскою фигурою на полях, а в самом верху будет девиз, который я сам придумал. Синими и красными буквами будет изображено: «Девицы любят смех, веселие для всех». Хорошо?

«Народ безмолвствовал».
— Хорошо, что ли? — повторил Жилеткин. — Что-ж вы молчите-то, черти?
— Не очень хорошо, — отозвался один. — Ничего завлекательного нет…
— Так придумай сам что-нибудь!… Критиковать-то вы умеете, а выдумать что-нибудь, так вас и нет…
— Лучше взять вот то, что у Корша на занавесе… Как это у него?…
— Feci, quod potui… — начал было один из инициаторов, выключенный гимназист, но его перебил Жилеткин.
— Нет, нет, это не подойдет!… Кто это из наших дачников латынь-то знает?… Рассердятся еще, подумают, что обругали… Оставим мой девиз, господа, — право, лучше не придумать…

Поспорили и решили оставить, так как, действительно, лучше никто не придумал.

Стали обдумывать программу.
— «Грандиозное шествие огней» велел я вставить на афише, — сказал Жилеткин. — Правда, заманчиво, господа?… Я думаю, что найдется человек 10 глупцов, которые заинтересуются этим «грандиозным шествием огней», а десять глупцов равны, по нашей математике, пяти рублям…
— Но в чем-же будет состоять это «Грандиозное шествие огней»? — спросил кто-то.
— А в том, что я и еще кто-нибудь пойдем впереди детей с палками, на которых будет гореть зеленый и красный бенгальские огни…
— Гм!… Не стыдно тебе будет?
— Да чего же тут стыдного?…
— Ну, а если кто-нибудь из раздражительных дачников выхватит у тебя эту палку, да того… по спине и по прочему?
— Я предусмотрел и это: шествие будет в заключение, и я прямо с круга домой…
— Ага!… Да, это нелишнее… Ну, а еще что-же будет на афише?
— Уж теперь вы что-нибудь придумайте.
— Серпантин, я думаю, и конфетти…
— Ох, надоело это, господа!… Ведь это уж опошлено очень, ведь ни одного бала без конфетти не бывает, а кроме того конфетти денег стоють…
— У нас есть старые, — я собрал на песке в прошлый бал… Положим, с песком, но это еще эффектнее…
— Нет, серпантин и конфетти упразднить! — заговорили инициаторы.
— Надо новое что-нибудь, — сказал Жилеткин. — Не рискнуть ли нам, господа, и не пригласить ли какую-нибудь «этуаль» из дешевеньких?
— Это на детский-то вечер?
— Нет, она споет после детского вечера… По-моему, «Этуаль» привлечет публику: это «гвоздь» будет…
— Денег не хватит, — возразили Жилеткину.
— Попросить кого-нибудь из дачниц продекламировать из «Демона», а на афише сказать так: «на открытой сцене, при бенгальском освещении — Тамара», причем слова «Тамара» напечатать крупными красными буквами, — дачники подумают, что это Омоновская Тамара и повалят…
— Идея, идея! — закричали все. — Это обеспечит сбор, это великолепно!…
— И никакого обмана при этом! — продолжал Жилеткин. — Дачница прочтет монолог Тамары из «Демона», стало быть — мы не обманули публику… Вот только найдем ли мы решительную девицу, которая согласилась бы выступить?
— Решительных девиц на дачах сколько угодно! — заметил один. Жилеткин отлично придумал, молодец он…

Жилеткин скромно улыбнулся и сказал, что для общественного блага он готов служить всеми силами ума и души.
Стали обдумывать дальше.
— А не выпить ли нам для вдохновения, господа? — предложил он.
— А деньги где?
— Я взял три рубля залога с билетера… Вот они!…
— Жилеткин, ты гениален!… Ты непременно будешь антрепренером громадного дела и пойдешь далеко!…
— Пойдет ли он далеко, я не знаю, а вот «в места не столь отдаленные» непременно попадет! — добавил один из инициаторов и вызвался сходить за водкою и закуской…
Дачники могут рассчитывать, что бал у них состоится…

Комар.
Московский листок, 1902 № 204, с. 3

Дирекция Императорских театров предложила г. Царману, состоящему на службе в балете Большого театра, упразднить происходившие у него на дому «практические вечера», которые сыграли такую роковую роль в жизни Кара.

Несомненно, дирекция Императорских театров не ограничится одним этим благотворительным почином и сделает аналогичные «предложения» всем московским танцмейстерам, состоящим на казенной службе.

Не позабудут, вероятно, те, кому ведать надлежит, и о танцмейстерах, не состоящих в балете Большого театра; и этим, должно полагать, будет «предложено» упразднить «практические вечера», способствующие растлению и порче нравов.

Мне, например, достоверно известно, что в одном танцклассе имеется «задняя комнатка», где мальчикам и девочкам продают всевозможные крепкие напитки. Кстати, приведу мнение одного старого и заслуженного танцовщика о современных танцмейстерах и преподаваемых ими танцах.

— Что такое современные уроки танцев? — сказал он мне на днях. — Вы скажете, это — веселое, безобидное и красивое препровождение времени? Ничего подобного!

Вглядитесь во все новейшие салонные танцы, исполняемые и у танцмейстеров на балу и затем — на устраиваемых ими же публичных балах.

Все эти «Казачки», «па д’эспань», «чардаши», «миньоны» и проч., и проч…! Что может быть неприличнее и вульгарнее этих танцев? Неуклюжие движения, дикие прыжки, бесцельные размахивания руками над головой… Вместо прежних мягких, красивых поз и стильных, грациозных телодвижений, словом, вместо прежних танцев, построенных на эстетических началах и освященных вековыми принципами благородства и пристойности, — теперь безобразная вакханалия.

Вот проходит юноша, непрестанно размахивая руками, словно бы он изображал ветряную мельницу. Другой неприлично присядает, точно окунается в воду, третий извивается змеей, попеременно выпячивая то спину, то живот, четвертый топочет ногами, словно расходившийся пьяный мастеровой…

И все это называется «новейшими фигурами» в модных танцах.

В прежнее время таких танцоров не пустили бы на порог мало-мальски порядочного дома, а теперь… теперь нет ни единого бала, на котором бы не совершалась эта бесшабашная, дикая оргия.

Как танцевали прежде, ну, например, мазурку, этот красивейший танец!

Как изящны были пары танцующих! Как благородно держал кавалер руку своей дамы! Он — весь внимание и осторожность. Он почтительно любуется своей дамой и гордится честью танцевать с нею…

Теперь же во время танцев кавалеры обходятся с дамами как расходившиеся кучера с подвыпившими кухарками.

Даму дергают за руку, за локоть и повыше локтя, неприлично обхватывают талию, перебрасывают с рук на руки.

«Кавалеры» портят даме прическу, рвут на ней платье и совершенно не понимают, что своим неуклюжим ухарством лакейского пошиба они только шокируют даму.

Все смешалось в современных «модных» танцах. Мужчины утратили всякое представление о приличии вообще и об уважении к женщине в частности; дамы, в свою очередь, забыли всякую стыдливость и допускают проделывать вокруг себя и над собой самые вульгарные и непозволительные курбеты.

Вот они все эти «модные» танцы, превращающие танцующих: юношей — в разнузданных лакеев, девиц — в каких-то кафешантанных певичек.

Я не преувеличиваю. Когда прежде танцующая дама или девушка позволила бы себе так высоко поднимать ноги, как это делается теперь? А руки?… Прежде правая рука у дамы слегка поддерживала юбку, — теперь эта рука с сжатым кулаком обращена вверх, словно дама собирается затеять драку.

В прежних танцах корпус у дамы всегда оставался непринужденно прямым; если же дама и покачивалась, то делала это слегка, обнаруживая грациозную женственность, а не разухабистость, как теперь. Ведь все эти слишком свободные телодвижения и вульгарные позы ведут к излишней фамильярности, а последняя ведет и к совсем нежелательным результатам…

Вот жалуются, что в последнее время в Москве развелось множество уличных дон-жуанов, позволяющих себе неприличные выходки по отношению к дамам и девицам.

Что же тут мудреного, если и на любом балу или танцевальном вечере открыто и на виду у всех, в том числе и родителей девушки, танцующий с нею кавалер неизвестного звания проделывает со своей дамой самые непристойные па, которые, конеыно, только шокируют даму. Но девушка относится ко всему этому, по-видимому, равнодушно. Спокойно относятся и родители, очевидно не понимающие, что и эти танцы, и эти сомнительные, явившиеся неизвестно откуда, кавалеры оказывают на молодую девушку вредное разлагающее влияние.

Вот почему я категорически утверждаю, что уже самый характер так называемых «новейших», «модных» танцев способствует порче и растлению нравов юношей и девиц.

А кто преподает у нас танцы? Кто такие все эти танцмейстеры или, по крайней мере, большинство их? Алчные спекулянты, ищущие только наживы и ничем для достижения своих целей не брезгующие. Что им Терпсихора и что они Терпсихоре? Большинство танцмейстеров не умеет отличить светского салона от грязного кабака, не знает, где кончается благопристойность и начинается вульгарный разгул… Судите же, что видят и слышат юнцы и девицы, посещающие «практические вечера» у этих танцмейстеров?!?

Эр.
Московский листок, 1902, №100, стр. 3.

Источник: Модный курьер. 1913, № 22, с. 183

В нынешнем году, везде где сбирается публика высшего света, невольно все обращали внимание на совершенно изменившуюся походку наших дам. Корпус держался гораздо свободнее, ноги переставлялись тоже с большей свободой, во всей фигуре чувствовалось больше гибкости и легкости. Надо заметить, что эта гибкость и свобода походки, носила в себе нечто, как бы заимствованное от вошедшего в моду и завоевавшего себе почетное место танца «Танго».

Многие даже прямо выражались: Наши дамы двигаются в ритме «Танго».
Что же это за новый танец, покоривший всех своей красотой движений и их гармоничностью?
«Танго» это танец ковбоев, сильных и ловких пастухов Южной Америки. Конечно «танго» претерпело не мало видоизменений, перейдя в наши салоны из вольных степей, от вольных и грубых сынов пустыни. И вот именно, потому что эти видоизменения бесчислены появилось так много вариаций этого танца, так что говорят, что столько же «танго», сколько учителей этого танца.

Разных фигур в нем 72. Но во всех них неизменно встречаются следующие па.
Прогулка.
Полу-выход.
Выход.
Полу-луна. Па поворота.
Круазе-отрывистое.
Круазе по восьми, и т.д.
И во всех этих па, сохранилось нечто от первобытного танго, что дает возможность его узнать.
Ритм «танго», очень характеристичен. Наши читательницы, знакомые с музыкой, поймут меня, если я им скажу, что каждый такт состоит из пунктированной осьмушки ноты, двусвязной ноты, двух осьмых, и каданс 82 черных по метроному.

Вот точная его техника:
Первая фигура: кавалер. Кавалер начинает правой ногой и делает четыре па вперед, слегка сгибая колено. Затем шассе назад левой ногой, слегка сгибая правую ногу в начале движения. Он повторяет это движение, сколько хочет раз, и кончает остановкой соединив ноги, прежде чем начать новую фигуру.
Дама: дама делает левой ногой четыре па назад и четыре шассе вперед правой ногой, слегка сгибая левую ногу в начале движения.

Вторая фигура: кавалер: начинает левой ногой круазе вперед правой, четыре па направо и заканчивает поворотом шассе, этим движением правая нога перекрещивает левую и он делает то же движение в обратном направлении. Эта фигура делается два раза направо, два раза налево. Кончается она двумя шассе направо и двумя шассе налево, попеременно.
Дама делает те же движения, начиная с другой ноги.

Третья фигура. Восьмерка. Кавалер: начинает с правой ноги, круазе слева направо. Затем обратно справа налево и вперед. После этого левой ногой вперед влево, круазе правой налево, и немного сзади подводит левую ногу к правой, повторяя эту фигуру и заканчивая шассе левой ногой.
Дама повторяет все эти движения, только в обратную сторону и кончает шассе правой ногой.

Четвертая фигура. Кавалер: Начинает правой ногой вправо, делает па левой ногой в том же направлении и длинное шассе правой ногой вперед. Повторяет это два раза направо и два раза налево.

Пятая фигура. Полу — луна: кавалер делает шассе вперед правой ногой, откидывая корпус назад, потом шассе левой ногой назад, склоняя корпус вперед.

Шестая фигура. Кавалер. Круазе правой ногой перед левой. Полу-поворот на себя медленно следуя за дамой.
Дама. Поворачивается на носке левой ноги, ритмируя правой.

Седьмая фигура. Кавалер. начинает левой ногой, делает два па, заканчивая шассе направо и шассе налево.

Восьмая фигура. Кавалер делается шассе правой ногой и двигается вперед, скрещивая правой ногой перед левой. Левой ногой шассе вперед, левой ногой перед правой.
Дама делает те же движения, скрещивая ноги назад. Само собой, конечно, она делает те же движения, что и кавалер, но с другой ноги.

Все эти па делаются сколько угодно раз и танцоры должны только наблюдать за соблюдением чудного ритма «танго», требующего внимательного соблюдения.

Фигуры можно повторять сколько угодно раз, исключая первых двух па вперед, которые делаются в первой фигуре, при начале «танго».

1. Первая фигура рисунка. Выход танго: кавалер правой ногой вперед, дама левой ногой.
2. Остановка. Между каждой фигурой остановка, в позе указанной на рисунке.
3. Рисунок второй. Шестая фигура: в этой фигуре па кавалера и дамы отчетливо различны.
4. Полу-луна: Это одна из самых характерных и занимательных фигур «танго».
5. Схематическое изображение самых характерных восьми фигур «танго». Во всех фигурах, исключая шестой, дама делает те же па, что и кавалер, начиная назад левой ногой, когда кавалер начинает правой ногой вперед.

Оригинал статьи можно скачать здесь ^[14]

Ни один танец не прививался с такой быстротою, как рекомендованный папой Пием X старинная венецианская «Фурлана».

Теперь этот танец уже привился в парижских салонах, несмотря на антипатии французского общества к итальянским новшествам и к… «папизму». «Фурлана» очень грациозный танец и заключается в следующем:

ВСТУПЛЕНИЕ:
Танцующие стоят неподвижно друг против друга, подняв правую руку.

1-Я ФИГУРА:
Кавалер и дама подают друг другу правую руку и делают с правой ноги четыре па, а затем, переменив руку и ногу, повторяют эти па. Взявшись снова за правую руку, танцующие подпрыгивают на левой ноге, вынося правую вперед и назад попеременно.

2-Я ФИГУРА:
Кавалер держит правой рукой левую руку дамы, делает шаг вперед с левой ноги, подпрыгивает на ней и, повернувшись (спиной к даме), делает три шага. Дама делает то же, но с обратной стороны. Фигура заканчивается сначала совместным движениемвлево с правой ноги вперед, а затем двумя «глиссе» в том же направлении. Это колено повторяется в обратном направлении.

3-Я ФИГУРА:
Танцующие, по-прежнему за руку, делают каждый движение с правой ноги и становятся почти спиной друг к другу, а затем, повторив движение с левой, принимают положение vis-a-vis. Взявшись снова за правую руку, они делают четыре шага, описывая полный круг, как в первой фигуре и повторяют колено.

4-Я ФИГУРА:
Танцующие, взявшись за правую руку, поднимают ее и в этом положении то приближаются, то отходят на шаг друг от друга, повторяя это па. Затем они меняются местами, сделав полукруг в шесть темпов, а на 7-м и 8-м ударяют дважды в ладони. Наконец, подав друг другу левую руку, повторяют всю фигуру слева.

5-Я ФИГУРА:
Кавалер берет правой рукой левую руку своей дамы, после чего делает маленький прыжок правой ногой, вынося в то же время левую ногу вперед и делает снова шаг вперед правой ногой, становясь почти спиной к даме. Глядя в глаза друг другу, они меняют руки и, опять руки и, опять спиной друг к другу, описывают полный круг маленькими шагами (шассе). После этого кавалер оставляет руку дамы и снова становится против нее. Дама исполняет те же па в обратную сторону. Фигура повторяется и танец окончен.

«Фурлана» имеет ту особенность, что танцующие, делая движения ногой сначала становятся на носок, а потом опускаются на каблук. «Фурлана» должна быть исполняема таким образом, чтобы закончив танец, танцующие оказались в том же положении, в каком они должны находиться во время вступления.
Вероятно, этот красивый танец мы вскоре увидим и в петербургских салонах.

6-7 октября 2018 года клуб исторического танца «Зазеркалье» в восьмой раз проводит в г. Ярославле межрегиональную научно-практическую конференцию по вопросам реконструкции исторического танца. В этом году, как и в прошлые, конференция будет проходить в течение двух дней.

Конференция будет особенно полезна руководителям студий исторического танца, а также опытным танцорам, желающим повысить свой теоретический и практический уровень.

Цели конференции: развитие движения исторического танца в Ярославле и близлежащих областях; популяризация различных направлений исторического танца в регионе; развитие теоретического знания у участников; помощь и поддержка начинающим руководителям студий и клубов; обмен опытом танцевальных студий.

Задачи конференции:
— формирование у участников навыков работы с источниками;
— ликбез начинающих танцоров и преподавателей;
— повышение культурного и информационного уровня;
— проведение научной работы и подготовка базы для прохождения аттестации АИТ (Ассоциация исторического танца);
— исследование малоизученных материалов, накопление базы знаний;
— изучение на практике танцевальной техники различных эпох.

При организации предполагается использовать опыт, помощь и поддержку Ассоциации Исторического Танца (АИТ) ^[15].

Открыта регистрация участников. Обращаем ваше внимание, что в этом году мы готовы принять максимум 70 человек участников. Все вопросы можно задать в группе конференции ^[16].

[cforms name=»8 конференция»]

Источник: Femina Publications, 1 янв. 1914.
Оригинал: https://gallica.bnf.fr/ark:/12148/bpt6k65565664/f19.image.r=maxixe ^[17]
Ссылка на оригинальный документ: pdf-файл. ^[18]
Перевод: Стратилатов Борис (Бодхи), Микляева Светлана. Студия «Зазеркалье», 2018г.

Вот новый танец, который спешит занять место в современной хореографии, чья зарождающаяся известность, кажется, уже хочет украсть славу «танго»: я хочу поговорить о бразильском матчише. Скорее всего, этой зимой мы увидим матчиш в наших салонах вместе с танго и танцем Медведя.

Можно даже предположить, что этот очаровательный танец, со своей бесконечно грациозной манерой, не столкнется с предубеждениями, с которыми приходится бороться танго снова и снова. Я не верю, что матчиш может вызвать беспокойство у самых робких людей. Хотя его происхождение экзотично, как и у танго, характер матчиша существенно отличается. В то время как танго является намеренно медленным танцем, немного статичным, матчиш это танец движения, с гораздо более живым ритмом, и бесконечно разнообразными позами.

В танго положение пары всегда одно и то же, а если незначительно и отличается, то только для некоторых фигур. В то время как матчиш, наоборот, при относительно меньшем количестве фигур, предлагает для одного шага очаровательное разнообразие положений.

Весьма необычно даже то, что эти два танца, столь же сильно отличающиеся по характеру , одновременно получают благосклонность общественности.

Возможно, в этом следует видеть проявление успеха аргентинской и бразильской музыки, настолько странным в их навязчивости
Музыка бразильского матчиша кроме того, музыка бесспорно значимая и в чрезвычайно необычном и захватывающем ритме. Некоторые матчиши, истинно бразильского происхождения, являются старинными популярными мелодиями, которые без преувеличения можно назвать настоящими ритмическими шедеврами.

В этой музыке содержится тоже очарование, что и в пластике самого движения. Музыкальный ритм изменяется, синкопируется как в английской и американской музыке. Музыка бразильского матчиша действительно очень похожа по характеру на музыку танго, настолько, что можно танцевать танго под некоторые из бразильских матчишей, которые окрестили как танго-матчиш.
Конечно, темп намного быстрее, и вам нужно иметь некоторое мастерство,чтобы четко следовать ритму, танцуя танго.
Матчиш — это живой и веселый танец, в отличие от танго, которое является медленным, грустным, сдержанным.
Нет ничего проще, чем техническая сухость описания фигур бразильского матчиша, основным шагом которого является шаг польки удлиненный и очень глиссирующий. Но, несмотря на это, нужно быть очень внимательным к его исполнению. Обладание естественной гибкостью, поможет добиться элегантности и некоторого изящества исполнения.
Меньше, чем «танго», матчиш стерпит посредственность исполнения, так как все тело должно участвовать в ритме. Помимо того что в положении рук, нужно следить за их гибкостью и изяществом, без чрезмерных искажений, торс должен гармонично сгибаться и следовать за тактом, что не так просто, как может показаться. Действительно, учитывая что ритм матчиша очень четкий, очень характерный, необходимость связывать эти шаги польки и плавные наклоны корпуса вправо и влево, делает исполнение довольно сложным.

Прежде чем перейти к технике шагов, рассмотрим различные позиции этого танца.
Вначале пара стоит в той же позиции, что и для вальса; затем кавалер проводит свою правую руку сзади на талию танцовщицы, чтобы взять ее правую руку, а его левая рука, скругленная над головой, должна соединиться с левой рукой танцовщицы.

В третьей позиции мужчина и женщина находятся бок о бок, правая рука кавалера лежит сзади на талии партнерши для того, чтобы принять ее правую руку; левая рука в левой руке.

В четвертой позиции две руки партнерши соединяются вместе как ручка корзинки и две руки кавалера делают то же движение, держа руки дамы.

Располагаясь один за другим, дама кладет обе руки на бедрах, и ведется за талию обеими руками кавалера.

Вот описание техники бразильского матчиша : все эти шаги образуют последовательность, без остановок и связок.

Первая фигура
Кавалер, держа свою даму как в “танго”, начинает правой ногой вперед, шассе вправо и левая нога преследует правую, выносит вперед левую, шассе влево, теперь правая преследует, и так далее. Партнерша делает те же шаги отступая.

Вторая фигура
Правая рука кавалера кавалера поднимается над его головой и образуя полукруглую арку соединяется с правой рукой танцовщицы. Его левая рука проходит за талией партнерши и соединяется с ее левой рукой.
Кавалер выносит правую ногу в правую сторону и подводит левую ногу сзади правой, чтобы сделать шассе, вынесенная нога ставится только на пятку.
Танцовщица выносит левую ногу в левую сторону и делает шассе, приставляя правую ногу..

Третья фигура
Кавалер и дама поворачиваются так, чтобы занять позицию, представляющую третью фигуру.
Теперь кавалер находится позади дамы и держит правой рукой ее правую руку, левой рукой левую, руки растянуты.
В этом положении пара с одинаковой ноги выполняет шаг тустепа, описанный в первой фигуре, но сгибая колени почти до земли на втором счете.

Четвертая фигура
Кавалер, оставаясь чуть сзади дамы, проходит чуть правее и, оставляя правую руку вытянутой, переводит свою левую руку вокруг талии дамы. В этой позиции пара делает два шага направо (шаги описаны в первой фигуре). Затем, смещаясь несколько правее [прим. перев: возможно здесь опечатка и смещение идет левее, тогда фигура будет зеркальна с разных ног. ] своей танцовщицы, он вытягивает левую руку. В этой новой позиции, пара движется налево за два шага тустепа с левой ноги.
Пара выполняет эти две фигуры поочередно, несколько раз.

Пятая фигура
Затем, кавалер и дама делают полоборота, чтобы занять положение, как во второй фигуре.
Они делают поворот одной ногой, шассе другой, разворачиваясь каждый в свою сторону. Когда они займут позицию № 2, они возобновляют шаги направо и налево, описанные в первой фигуре.

Шестая фигура
Кавалер держа даму как в “танго”, выполяет corte argentin.
Кавалер выводит правую ногу вперед на шаг (первый счет), выносит левую ногу в правую сторону (второй счет), слегка поднимается на правой ноге (третий счет) и мягко выносит левую назад (четвертый счет). В этом положении, он поднимает правую ногу вперед, и некоторое время остается так стоять.
Дама делает те же движения наоборот, т.е. начинает с левой ноги назад.

Седьмая фигура
Кавалер, держа правую руку дамы в левой руке и левую руку в правой, обе руки растянуты, выполняет следующие па: выводит правую ногу, приставляет левую сзади правой, и шассе правой ногой с левой. Это па делается скользя и с оборотом вокруг дамы. Дама, конечно, делает те же па, но практически на месте. Она делает это с другой ноги, делая шассе влево с правой.

Восьмая фигура
Па тустепа описаны в первой фигуре. В конце музыкальной фразы кавалер и дама грациозно сгибают ноги чуть накрест, затем останавливаются на мгновение, кавалер выносит левую ногу, и дама правую, выполняя глиссады вбок, о котором говорилось выше.

Девятая фигура
Вот одна немного фантастическая фигура, но наш долг описать ее чтобы сделать статью по возможности полной. Кавалер и дама расходятся, и продолжают па тустепа матчиша, вращаясь вокруг собственной оси, затем снова соединяются и продолжают па.

Десятая фигура
Встав один за другим, правая рука в правой руке, левая рука в левой руке, кавалер и дама поочередно чередуют правую и левую ногу, но с той особенностью, что при втором счете они сгибают правое колено, слегка поворачиваясь.

Все эти фигуры исполняются Ad Libitum (по желанию) и мы можем по своему выбору менять порядок фигур. И этот танец, безусловно, будет вести спор с танго, за благосклонность людей всего мира.
МАКС РИВЕРА

Студия исторического танца «Зазеркалье» приглашает на традиционный весенний танцевальный вечер.
В этом году мы предлагаем нашим гостям окунуться в атмосферу старинных немецких сказок братьев Гримм.
Вечер состоится 7 апреля, начало в 14.00, окончание в 18.30.
Подробности в группе вконтакта ^[19].

Пожалуйста, заполните форму заявки:
[cforms name=»Сказки братьев Гримм»]

14-15 октября 2017 года клуб исторического танца «Зазеркалье» в седьмой раз проводит в г. Ярославле межрегиональную научно-практическую конференцию по вопросам реконструкции исторического танца. В этом году, как и в прошлые, конференция будет проходить в течение двух дней.

Конференция будет особенно полезна руководителям студий исторического танца, а также опытным танцорам, желающим повысить свой теоретический и практический уровень.

Цели конференции: развитие движения исторического танца в Ярославле и близлежащих областях; популяризация различных направлений исторического танца в регионе; развитие теоретического знания у участников; помощь и поддержка начинающим руководителям студий и клубов; обмен опытом танцевальных студий.

Задачи конференции:
— формирование у участников навыков работы с источниками;
— ликбез начинающих танцоров и преподавателей;
— повышение культурного и информационного уровня;
— проведение научной работы и подготовка базы для прохождения аттестации АИТ (Ассоциация исторического танца);
— исследование малоизученных материалов, накопление базы знаний;
— изучение на практике танцевальной техники различных эпох.

При организации предполагается использовать опыт, помощь и поддержку Ассоциации Исторического Танца (АИТ) ^[15].

Открыта регистрация участников. Обращаем ваше внимание, что в этом году мы готовы принять максимум 70 человек участников. Все вопросы можно задать в группе конференции ^[20].

[cforms name=»7 конференция»]

Очерки провинциальной жизни 40-х годов XIX века.
Источник: А.А. Потехин. ^[21] Сочинения. Том 1 ^[22]. СПб, 1903.
Первая публикация текста: 1852 год, в журнале Современник.

Глава I

В числе уездных городов есть очень мелкие городки, в которых общество представляет в себе обыкновенно два круга: высший, к которому принадлежат помещики и чиновники города, и низший, к которому относится промышленный класс жителей; среднего кружка почти не бывает: переходы из одного круга в другой или вовсе не совершаются, или совершаются быстро и незаметно. Общественная жизнь такого городка, разумея здесь в особенности общественные удовольствия и увеселения, преимущественно разгорается и кипит зимою, во время крещенских и сретенских морозов, а хладеет и остывает вместе с уменьшением зимнего холода, с появлением весенней оттепели и наступлением жарких летних дней. Мы и начнем наш рассказ об этой общественной жизни городка с того самого времени, когда она бывает в полном разгаре своем, для того, чтобы потом нам было тем интереснее и тем легче следить, как это периодически волнующееся море постепенно входит в обычные берега свои и наконец расстилается гладкой, тихой поверхностью. Итак, мы начнем со Святок.

Вместе с приближением их, в высшем круге общества родится мысль о том, как бы устроить собрание; но эта мысль до Святок таится в зародыше и получает свое развитие и осуществление только вместе с их наступлением. В самый первый день праздников, когда все существуцющие в городе лошади впрягаются в экипажи, чтобы развозить своих господ с визитами, и когда поздравления разносятся из одного дома в другой, и когда самые сложные и многочисленные закуски красуются на столах гостиных — тогда-то именно идут и самые живые переговоры о задуманных удовольствиях. При этом возникает много весьма важных= вопросов: во-первых, где устроить собрание; во-вторых, где достать нужное количество музыкантов; в-третьих, откуда взять необходимое число кавалеров, так как в девицах всегда оказывается избыток против них? и проч. Но все эти вопросы наконец решаются, после продолжительных совещаний. В городке есть училище, воспитанники которого распущены по случаю вакантных праздничных дней; следовательно, одна из классных комнат, большая, может быть весьма удобной залой для танцев, а остальные — меньшие — для помещения необходимых принадлежностей собрания, как-то: уборной, карточной и т. п. Следы ученических занятий, оставленные на полу этих комнат в виде чернильных пятен, могут быть изглажены; но если нет, то они не представят большого затруднения для легкоскользящих ног танцоров. Мебель, весьма удобная для школьником и не совсем для посетителей собрания, легко может быть заменена временным набором из лишних стульев и кресел, находящихся в домах особенных поклонников общественных удовольствий.

Там, где имеется в виду единственно одна общая веселость, там роскошь и великолепие не составляют необходимости, и изломанный или надломившийся под кем-нибудь стул не уничтожит этой веселости, а разве даст еще ей новую пищу. Итак, первый вопрос решен. За ним легко устраняется и второй. Две скрипки составят весьма удовлетворительный оркестр, в котором даже могут быть primo и secundo; а если прибавить к ним кларнет или флейту, да еще треугольник, то согласитесь, что и сама Терпсихора не отказалась бы танцевать с таким аккомпанементом. Достать эти две скрипки, а с ними и двух скрипачей вовсе не трудно: стоит только послать за одним к такому-то помещику, а за другим — к другому. Если же сбор на собрание будет довольно значителен, то можно в таком случае выписать из губернского города целый оркестр, состоящий из четырех инструментов, а именно: двух скрипок, одной флейты и одного контрабаса. Содержание музыкантов, во все продолжение общественного веселья, можно возложить на одного из членов собрания, с тем, чтобы избавить его от денежного взноса. Итак, второй вопрос тоже решен. Но третий представляет более трудности. Открывается, что кавалеров танцущих, или желающих танцевать только трое, а дам более пятнадцати. Конечно, эти трое такие усердные поклонники Терпсихоры, что во время живых танцев, как то: вальса и полек, не позволят сидеть ни одной из танцующих дам; но увы! ведь есть французская кадриль, которую необходимо танцевать и для которой нужно такое же количество кавалеров, как и дам. Впрочем, г. N, который знает несколько фигур кадрили и, несмотря на это, более любит играть в карты, конечно, пожертвует своим удовольствием для общественного; господина NN можно так же уговорить танцевать, хоть он застенчив, упрям и любит только сидеть в карточной и смотреть, не играя сам. Следовательно, число танцоров возросло до пяти, и если с присоединением малолетних молодых людей, носящих имена с ласкательными окончаниями, впрочем, танцующих, и нельзя будет составить полного комплекта, тогда, нечего делать, и дамы могут танцевать за кавалеров. Все остальные мелочные недоумения, после этих главных, устраняются скоро.

Итак, можно приступить к подписке.

Количество подписной суммы зависит от произвола; но всякий отец семейства подписывается тем охотнее, чем многочисленнее его семейство, потому что собрание здесь обыкновенно бывает с даровым десертом, следовательно малолетние члены семейства могут быть также вывозимы в собрание и приобретая навык держать себя в обществе, употреблять свое время с пользою и удовольствием. Когда таким образом составится сбор, достаточной для того, чтобы мысль о собрании привести в осуществление, тогда на одного из тех, в уме которых впервые родилась эта мысль, возлагается покупка необходимых материалов для собрания, как то: свеч, конфект, миндаля для оршаду и проч., вообще вся хозяйственная часть. В то же время другой принимает на себя внешнюю организацию. И вот наконец все это поспешно — в два-три дня — совершенно устраивается.

Вы сами легко можете представить себе те хлопоты, которые происходят в это время во всех частных домах, где приготовляются к собранию девицы, и тот трепет, которые овладевает их юными и наивными сердцами, когда наконец, в такой-то день, они приготовляются ехать в собрание: сколько прошло тяжелых месяцев, в продолжение которых они или вовсе не танцевали, или танцевали дома, в своем семействе, при скудном освещении, в тесной зале, под звуки расстроенного фортепиано; а теперь!… огромная зала, великолепное освещение стеариновыми свечами, при котором можно найти на полу булавку, не пошарив рукою, гром трех или четырех инструментов, танцы с кавалерами, разноголосый веселый говор!… О, вы, привыкшие к столичной жизни, к ее всегдашнему шуму, к ее блеску и роскоши, вы не поймете чувств девицы, живущей в городке и приготовляющейся ехать в собрание…

Но не думайте, чтобы и здесь предавались веселью с полным увлечением: о, нет! строгое уважение приличия и бон-тона стоит на страже и не дает развернуться полному веселью.

Вот уже десять часов вечера; отчего бы, кажется, в городке общему веселью не быть в это время в полном разгаре? но зала собрания еще пуста: в ней суетятся лишь главные распорядители, переводят оркестр из одного угла залы в другой, выбирая более удобное для него помещение, переставляют стулья то в таком, то в ином порядке, приказывают поправлять криво поставленные в кенкетах свечи, зажигают курительные свечки и ставят их по окнам, не думая, что впоследствии от них могут пострадать фраки или платья неосторожных, наблюдают за сортировкой на подносах десерта, и проч. У них много хлопот.

Между тем, в это время юные талии девиц затянуты в корсеты, на руки надеты, если успели запастись заблаговременно в губернском городе, французские, в противном случае — простые русские, перчатки, приобретенные в единственной галантерейной лавке городка. Самые разнообразные по материи, хотя и одинаковые по фасону платья: шелковые, марселиновые, гласе, кисейные, тарлатановые, тюль-люзьен, как его здесь называют, и проч., шумят в разных частях города, для того, чтобы через несколько времени собраться в одну кучу, для того, чтобы толстое шелковое платье небрежно задело русское реденькое гласе, а тюлевое посторонилось от кисеи. В ожидании наступления торжественной минуты, дочки рисуются пред заботливыми матерями, и нежная родительская любовь дополняет в костюме дочерей то, что упущено было из виду всегда ветреными горничными.

Казалось бы все уже готово и пора ехать: уже догорает сальная свеча, поставленная немного на бок в свой медный подсвечник пред зеркалом уборной девицы, уже давно налюбовалась она своей тонкой, стянутой до неимоверности талией, уже твердо заучила она ту улыбку и те манеры, с которыми войдет в залу собрания и которые исчезнут, забудутся с первым туром вальса, с первой фигурой французской кадрили, как капля росы, алмазом блестевшая на игле сосны, испаряется от первого прикосновения к ней солнечных лучей; давно уже проверила она и свое искусство танцевать различные польки и вальсы в одну сторону и в другую, в два и в три темпа, или, чтобы показать знание во французском языке, à deux et à trois temps, но ни она сама, ни тем более ее maman не решается ехать в собрание, чтобы не приехать туда первыми и не показать чрез то незнания света и провинциализм… И вот с разных концов города стремятся к одному центру — к собранию, разнохарактерные физиономии лакеев, посланных своими господами — узнать, не приехал ли кто в собрание. Посланные сходятся у своей цели в одно и то же время, но не находят еще ни одного экипажа.

— Ты что? спрашивает один из них другого.
— Да вот господа прислали узнать, не приехал ли кто! А ты что?
— Ну, известно, и меня за эвтим же прислали! Что, твои не приехали?
— Нет, не приехали! А твои что — приехали?
— Нет, и мои не приехали!
— Ну, так, знать, никто еще не приехал! говорят они в один голос.

И возвращаются с этой вестью к господам своим.
— Ах, как это скучно! говорят дочки: — оделись и жди тут!
— Удивительное общество! возражают матери: — одиннадцать часов, и никого нет. Ни на что не похоже! А ведь все эта церемония: никто не хочет приехать прежде других. Смешное общество!

Наконец, посланные через полчаса после этого поспешно возвращаются домой с вестью, что приехали такие-то и такие-то.
— Ну, конечно! так и надобно было ожидать, что эти первые прилетят. Ну, да, конечно, им простительно.

«Кто не видал ничего лучше, тому понравится и наше собрание!», говорят дамы. И вслед за тем спешат садиться в экипажи. И с разных сторон города съезжаются в собрание почти одновременно, и через час там уже кипит жизнь в полном разгаре. Вот раздается гром оркестра, и веселые пары летят мимо всего в неимоверно быстром вальсе, так что музыка принуждена часто догонять танцующих. Кавалеры беспрестанно меняют дам, машут руками музыкантам, чтобы они не останавливались, а некоторые, закружившись до тошноты, убегают на минуту в буфет, чтобы выпить стакан воды и потом снова кружиться еще быстрее прежнего.

Но вот умолк оркестр. Девицы, усталые от танцев, отдыхают, небрежно сидя на стульях, и маханием платка, производящим отрадную свежесть, стараются прогнать излишнюю красноту с дышащих здоровьем своих личик. Довольные оказанным им вниманием, они лукаво и с беспощадной иронией смотрят на тех из своих подруг, которые танцевали весьма мало и теперь, во время антракта, расхаживают по зале, еще более лукаво и еще с большей иронией разговаривая о том, что Mr. N уже чересчур много участия показывал m-lle NN, а Mr. NN так закружился, что чуть-чуть не уронил свою даму, которая к тому еще и танцует-то весьма дурно.

Кавалеры меж тем тотчас, как только замолк оркестр и уселась последняя пара, мгновенно скрываются из залы, как будто танцевали ex oddicio и вне танцев не считают своей обязанностью занимать дам. Да и в самом деле, жизнь маленького городка так бедна впечатлениями, все лица так знакомы, обо все переговорено так много, что трудно найти новый, интересный предмет для разговора; сверх того нужно поберечь запас мыслей и слов для кадрили и мазурки, где уж непременно нужно занимать свою даму. Впрочем, истинные и исключительные любители женского общества оставляют его только лишь для того, чтобы выкурить трубку или папиросу.

— Как вам сегодняшнее собрание? — спрашивает один из таких любителей вдруг нескольких девиц, отступая перед ними, идущими в шеренге рука-под-руку.

Вместо ответа на этот вопрос, у одной девицы обрисовывается на устах презрительная улыбка, другая как-то лукаво смотрит на третью, в глазах которой сияет так много удовольствия; четвертая сухо отвечает: «как всегда! разве в наших собраниях может быть что-нибудь особенное?»

Но между этим господином и той девицей, в глазах которой сияло так много удовольствия, когда они остаются наедине, идет беседа совершенно иного рода.

— Как вам сегодняшнее собрание? — обращается он к ней с тем же вопросом.
— Очень! отвечает она, играя поясом своего платья.
— Отчего — очень? — спрашивает он выразительно.
— Так-с, ни отчего! — отвечает она так же выразительно.
— О, я отгадываю!
— Нет, не отгадаете!
— Ну, так я буду гадать: нынче святки! Но лучше скажите, пожалуйста, отчего?
— Нет, не скажу!
— Ну, так я узнаю: я колдун!
— Нет, не узнаете!
И, утомленная такой беседой, краснея от волнения и стыдливости, она не в силах более продолжать и спешит соединиться с другими подругами.

— О, как он за тобой ухаживает! — говорят ей они.
— Совсем нет! Вот какие пустяки!
— Говори, говори! Будто мы не понимаем!

— О чем это, брат, ты так долго разговаривал с ней? спрашивает молодого человека другой, делясь с ним своей трубкой.
— Так, братец, ни о чем!
— Э, злодей, знаем мы тебя! Ты давно за ней ухаживаешь.
— Полно! Что ты, чудак! я у них и бываю-то только по праздникам.
— Что же, разве для этого не достаточно бывать только по праздникам!

Между кавалерами, скрывшимся тотчас после танцев, идет беседа другого рода.
— Фу, как устал!
— Да, брат, устанешь: нас ведь немного, а их-то вчетверо больше!
— Что за удовольствие эти танцы! а не танцевать нельзя: просят!
— Я люблю еще вальс; по крайней мере хоть разговаривать не нужно; а вот в кадрили, так там еще занимай даму, — а чем же занимать? Ничего в голову не приходит. Однако, пора ангажировать на французскую кадриль: дали повестку!

В время антрактов являются два официанта с подносами, разнося то конфекты, то лимонад, то варенье и яблоки, то оржад. Многие из девиц, особенно побывавшие в губернском городе, почти не дотрагиваются до лакомств, довольствуясь какой-нибудь небрежно захваченной конфектой; другие имеют более снисходительности; но главными радетелями в этом деле бывают дети и их маменьки, с спокойными, гордыми, улыбающимися или недовольными физиономиями сидящие вдоль стен, терпеливо смотрящие на танцы, нетерпеливо ожидающие, чтобы к ним первая подошла такая-то , и лениво переменяющие свои стулья, на которых с первого раза так охотно уселись. Мамаши знают, что их деликатные дочки не бросятся неделикатно на даровое угощение, которого не бывает ни в губернских, ни в столичных собраниях; но они знают так же и то, что эти дочки не откажутся скушать конфекту или яблоко дома, когда будут вспоминать только что оставленное собрание.

Но вот начинается кадриль.
— Permettez poi vous engager? — говорит один, знающий все светские фразы французского языка.
— Позвольте вас ангажировать на кадриль? — спрашивает другой, как — бы служа переводчиком первому.
— Угодно ли вам со мной танцевать? — самоуверенно предлагает третий, и т.д.
— Mais? ma chere? кавалеров недостает: будемте танцевать со мной; я за кавалера.
— Чудесное собрание! — иронически замечает неангажированная.
— А кто же наш vis-a-vis?
— Он будет переходить.

И кадриль устраивается в шесть-семь пар.

Кадриль танцуется без па, почти ходя, как и везде; разве только какой-нибудь устарелый любитель танцев вздумает про старину, и напомнит, как танцовывали прежде. Но и в настоящее время и у современных танцоров, по крайней мере уездных, пятая фигура и solo ее составляют часто предмет особой заботливости и тщательной, разнообразной, прихотливой отделки: вот один пройдет в этом solo мерным шагом под музыку, ступая сначала на пятку, потом на носок, другой быстро пролетит как на крыльях и даже делает антраша, третий протанцует прехитрый глиссад и т.д., но, одним словом: всяк по своему и как можно изящнее.

Но вот кадриль кончилась и сменилась польками. Здесь танцуют всевозможные польки: и трепещущую, т.е. tremblante, и польку-редову, и польку-мазурку, и даже польку-figure. Все они исполняются весьма прихотливо и оригинально. Так, например, в польке-tremblante танцоры стараются как можно более перекидываться с боку на бок, так что когда приподнимают левую ногу, то в это время всем корпусом склоняются на лево, и наоборот, сменяя левую ногу правой, быстро перегибаются на противоположную сторону. Вообще польки танцуются чрезвычайно быстро, бойко, весело и смело. При самом появлении полек в танцевальных залах маленького городка все единогласно сохраняли мнение, что полька — танец польский, и сначала танцевали его хотя также довольно скоро и живо, но умеренно. Потом книги, слухи, изменили прежнее предположение о польском происхождении польки и заменили его убеждением, что французы выдумали этот танец. Тогда танцоры городка, размышляя, что французы народ веселый, живой, бойкий, и что на их танцах должен отразиться характер самого народа стали танцевать польки гораздо быстрее прежнего.

Кто не знает, как богата танцевальная музыка множеством разнообразных полек? кто не знает, что весь алфавит женских имен потрачен на отличие одной польки от другой? Но провинциальный городок, или, лучше сказать, его оркестр знает только одну польку с фамилией, а именно: польку-Анну, и еще несколько безыменных. И как бы удивился Мюзар, если бы каким-нибудь волшебством, в былое, славное для него время, он был перенесен с берегов Сены, в скромный городок, в самый пыл его общественного удовольствия, и увидел бы он эти две или три пары, подобно гибким стеблям тростника, при сильных порывах ветра, колеблющиеся среди залы, и услышал бы он этот оркестр, едва заглушающий шарканье ног танцующих и наигрывающий свою польку-Анну!.. Любопытно бы было знать, напоминала бы ему эта полька ту, которую танцевали под звуки его оглушающего, бурного оркестра, и эта музыка — ту, которая заглушала даже крики парижского карнавала? Но поверят ли мне, если я буду даже свидетельствовать совестью автора, желающего не смешить и не утрировать, но говорить только сущую правду и описывать действительность — поверят ли мне, что эта французская полька-tremblante нисколько не требует нарочно для нее написанной музыки, но что она может легко танцеваться под некоторые русские песни, и что автор этой статьи неоднократно был свидетелем такого смешения французского с нижегородским? Так, например, полька — tremblante весьма удобно и грациозно танцуется под следующие песни:

Как под липой, под липой,
Под кудрявой, зеленой, и проч.

или:

Уж вы, сени мои, сени,
Сени новые мои,
Сени новые, кленовые,
Решотчатые!..

При этом, конечно, такт танца несколько меняется, но эта жертва ничего не значит пред общим удовольствием. Случалось так же, что французскую кадриль танцевали здесь под известную русскую народную песенку:

Чижик, чижик, где ты был?
На канавке водку пил… и т.д.
и опять повторяю: это сущая правда. Конечно, все это случалось не на тех частных собраниях, о которых я рассказывал, но на частных вечерах, когда хозяин дома, желая доставить своим гостям возможность танцевать, заставляет свою дочь целый вечер играть на фортепиано, или, за неимением их, посылает за единственным в городе скрипачом (он же и дворовый человек, и повар, и парикмахер), который, купив где-то скрипку, по случаю, за два двугривенных, самоучкой, с голосу, но препорядочно наигрывает разные русские песенки, особенно в праздничный день, когда господа уезжают в гости и людская наполняется веселыми и свободными горничными, которые неотступно просят его «погудеть что-нибудь, ради потехи.», Но мы отвлеклись от предмета.

В собрании раздаются не такие звуки, и оркестр его не унизится до русской песни. Польки сменяются кадрилями, кадрили десертом, десерт галопадом, который танцуется так же разнообразно, так же прихотливо. Развеселившаяся молодежь, руководимая каким-нибудь молодящимся стариком, решается наконец вспомнить старину и танцует экосез или гросфатер, но танцует их не иначе, как ради шутки и с пренебрежением, но, тем не менее, весело и с удовольствием, потому что затейливые фигуры этих танцев, особенно последнего, очень оригинальны: то вдруг кавалер превратится в кошку, а его дама в малую крошечную мышку; то вдруг неловким кавалерам предстоит прыгать через платок, который иногда умышленно приподнимается в то самое время, когда должен совершиться скачок: неловкий танцор задевает ногою за барьер и падает на пол, к общему смеху и удовольствию; то, наконец, все пары совьются в один длинный плетень таким образом, что прелестная ручка дамы лежит на широком плече мужчины, а неуклюжая рука кавалера на алебастровом плечике дамы. Этот неразрывный плетень часто двигается под музыку из одной комнаты в другую и, достаточно покружившись, начинает расплетаться. Замечательно, что эту последнюю фигуру, с особенным удовольствием танцуют кавалеры и любят, чтобы руки их не были разделены с руками их дам посредством платков; дамы же, напротив, находят ее не совсем приличною, и если танцуют, то стараются непременно пустить в дело платок. Впрочем, часто случается по этому поводу такого рода разговор между кавалером и дамой:

— Не угодно ли вам взять свой платок? говорит последняя, лукаво и миловидно смотря на своего кавалера.
— Зачем же платок? Можно без платка.
— Так-с! Возьмите, пожалуйста! — говорит немного краснея и более настойчиво.
— Да нет у меня его: я позабыл! — отвечает кавалер, ощупывая карманы своего фрака, и бессовестно лжет, потому что присутствие платка заметил бы даже близорукий.
— Ну, так возьмите мой платок.
— Ах, как хорошо пахнет от вашего платка! — возражает молодой человек, закрывая платком свой нос. — Вы, верно, не здесь покупаете духи?
— Нет, не здесь… Но пора начинать: давайте же платок!

Молодой человек подает, однако, не платок, а свою руку, платок же кладет в свой карман.

— Что вы делаете? — говорит, конфузясь дама и вслед за тем, если она дама только в танцах, а в жизни еще девица, то робко ищет глазами свою маменьку; если же она дама в собственном смысле этого слова, то своего наблюдательного и, может быть, ревнивого мужа. Но как дрожит ее ручка на плече кавалера и как крепко сжимает ее его рука, и как неловко он держит ее ручку: очень близко к своей щеке!

С другой стороны, напротив, вы замечаете, как некоторые пары безмолвно и предупредительно разделяют свои руки платками, и вас удивляет, что лица их весьма равнодушны, а руки весьма тверды и не трепещут.

Не угодно ли вам послушать разговор, который идет в первой паре, по окончании гросфатера, когда она как-то, должно быть ненарочно, очутилась вдали от прочей толпы, в уголку, у окна.

— Что же вы не подали мне платка? Как вам не стыдно.
— Я, право, заторопился и позабыл совсем: думал, что это мой платок и положил его в карман.
— Как же!.. Но подайте мне его.
— Зачем же он вам?
— Как зачем? Вот прекрасно! Разумеется, зачем!
— От него так хорошо пахнет!..
— Чтож из этого? Подайте же, пожалуйста, платок! Ведь смотрят…

И молодой человек поспешно и небрежно подает ей платок, как будто он делает обыкновенную услугу. Но увы! к чему хитрости: все видели, что было, и даже видели много такого, чего не было и не могло быть. Вы замечаете, что на устах некоторых девиц мелькнула какая-то особенная полу-насмешливая, полу-презрительная улыбка, когда к ним подошла та дама, оставив своего кавалера, что как-то особенно выразительно посмотрел на молодого человека, и также выразительно пожал ему руку его приятель, что в двух или трех углах довольно тихо и насмешливо говорили пожилые дамы, указывая только одними глазами, на разлучившуюся пару; вы замечаете даже, что улыбающееся и самодовольное лицо заботливой маменьки сделалось как будто сердито и еще более озабочено, и что наблюдательный, а может быть и ревнивый, муж вдруг, без всякой видимой причины, поморщился, сдвинул брови, а потом как-то гордо и презрительно говорил в буфет с знакомым уже нам молодым человеком.

Но вот оркестр снова заиграл польку-Анну, и в зале заметно какое-то особенное движение: многие встают из своих мест; даже самые исключительные любители карточной игры и буфета и враги танцев появляются в дверях залы, даже некоторые игроки с картами в руках оставляют свои места и выглядывают через плечи образовавшейся у дверей залы толпы зрителей. Что же там должно случиться? Очевидно, общее внимание возбуждено.

Среди залы появляется юноша, рука-об-руку с сестрой своей, пансионеркой, так же как и он, отпущенный на вакансию из пансиона. Молодой человек оказывает большие способности в хореографическом искусстве, и знакомые его маменьки упросили ее приказать детям протанцевать фигурную польку. /Они начали. Держась рука за руку, они сделали па и взглянули один на другого, сделали другое па и отвернулись, потом снова взглянули и снова отвернулись; потом вдруг пансионерка сложила руки за спиной, а юноша на груди: юноша делает па вперед, пансионерка назад — эта фигура технически называется наступать и отступать; вслед за этим та же фигура повторяется, только наизворот, то есть пансионерка наступает со сложенными на груди, а юноша отступает со спрятанными назади руками. Далее они вдруг схватываются обеими руками и, грациозно изгибая их, в виде цифры 8, то посмотрят друг на друга, то снова отворотятся. Эту фигуру назвали здесь: смотреться в окошечко. Общий говор похвалы и удовольствия раздался со всех сторон по окончании танца. Маменька слушала эти похвалы, упорно доказывая их неосновательность, хотя, может быть, внутренно вполне соглашаясь с ними; пансионер принимал похвалы самоверенно, стараясь, по совету танцмейстера, как можно шире расставить носки своих сапогов, и расшаркиваясь, по тому же совету, с некоторым приподнятием левой ноги; пансионерка на все благодарности отвечала, приседая и конфузясь: «pas de qoui!», а на излишние похвалы скромным: «совсем нет-с!»

Здесь считаю нелишним рассказать о том впечатлении, которое произвели на уездный городок впервые появившиеся в нем польки и как постепенно они сделались одним из любимейших в нем танцев. Один столичный франт, проезжая чрез городок, остановился у родственника своего, ближайшего к городу помещика. У помещика были дочери, которые приходились столичному франту в том родстве, которое определяется словами: кузен и кузина. Кузен рассказывал кузинам о своих столичных удовольствиях: о театре, театральных маскарадах, немецком собрании, о загородных гуляниях и проч. в этом роде. Кузины слушали его с полу-открытыми устами и с совершенно открытыми глазами, часто улыбались и еще чаще переглядывались между собою, оправляя в то же время свои платьица. Наконец столичный франт упомянул о польках.

— Как, разве вы танцуете их, кузен? — спросили в один голос кузины.
— Разумеется! А вы? Неужели не танцуете?
— Нет! — отвечали кузины, конфузясь.
— Что вы говорите? Вот мило! Да это не жизнь, а прозябание! Что же вы танцуете?
— Мы все танцы танцуем!
— Вот мило: все танцы знают, а полек не знают! Да знаете ли вы, что такое это польки? Видели ли вы их?
— Нет, даже не видали! Папенька не ездит даже в губернский город! — отвечали кузины, еще более конфузясь и посматривая на своего папеньку, который в это время толковал что-то с своим старостой.
— Это просто ужасно! Вы не можете вообразить, кузины, что это за танец! Это просто прелесть, очарование! И молодой человек стал наигрывать языком какую-то новую польку.

Кузины неотступно просили его научить их танцевать этот танец, и уже в головках их вертелась самолюбивая мысль: как удивится все их общество, когда в первом же собрании они первые протанцуют польку. Кузен согласился и уроки прошли очень быстро и успешно. Через несколько дней должно было быть собрание в городе, и кузины стали просить столичного франта ехать с ними.
— Да что же это у вас такое за собрание? — расскажите мне.
— Как что такое? Разумеется, настоящее собрание!
— Настоящее!.. А, это должно быть интересно. Что же, у вас и клуб есть?
— Нет, клуба нет! Клуб хотели сделать, да как-то не удалось; а просто так, собрание!
— Вот прекрасно! Следовательно, и в карты нельзя поиграть! Неужели же все танцевать с вами, когда у вас и полек-то не знают.
— Нет, кузен, у нас в карты играют! Не беспокойтесь! Это-то всегда можно!
— Да ведь где же играют? Клуба ведь нет у вас?
— Все равно! У нас в собрании играют!
— Как? В собрании, в самом собрании!.. Ха, ха, ха! Нет, нет. Не поеду! Ни за что не похоже. Да как же вы-то туда ездите?.. В карты играют в собрании!.. Ха, ха, ха!..
— Уж не говорите, кузен! Наше собрание ни на что не похоже: ведь трубки курят в соседней комнате и дым так и идет в танцевальную залу!..
— Как, и трубки курят! Ха, ха, ха!.. Вот так собрание! Чудное собрание — нечего сказать!
— Зато, кузен, у нас весело! Хорошеньких много! — сказала лукаво одна из кузин.
— Воображаю: должно быть хорошенькие! Кто же это? Кто?
— А вот: Соничка Ъ — хорошенькая, Аглаичка Ь — прелесть, Зиночка И — премиленькая. Поедемте, кузен, пожалуйста.
— Разве посмеяться? Ну, пожалуй! Извольте. Да у вас в чем же ездят, в сюртуках или во фраках?
— Ну, полноте, кузен! Вы уж очень насмешничаете! Разумеется, во фраках! Конечно, иные — пожилые — ездят в сюртуках, но молодые кавалеры все во фраках.
— Понимаю: в каких-нибудь брусничных, коричневых, зеленых?
— Нет-с, извините! Больше в форменных! — возразила, несколько обидясь и наивно, одна из кузин.
— В форменных? В собрание!.. Ха, ха, ха! От часу не легче!..

Однако, вдоволь посмеявшись над предстоящим удовольствием, франт решился ехать. Самоуверенно надел он свой черный фрак, небрежно повязал большой, модный в то время, шарф, приколол его, где следует, блестящей булавкой и гордо натянул свои желтые, чисто французского происхождения перчатки. Кузины оделись, по мнению франта, тоже недурно и хотя и не по самой последней картинке, но современно и со вкусом, что немало его удивило.

Две лихие тройки стояли у подъезда: одна из них в возке, в которой поместились кузины со своею маменькой, другая в широких покойных санях: в последние уселись франт и сам глава семейства. Быстро мчались они по гладкой зимней дороге и очень быстро приехали в город. Здесь они предварительно заехали к одному знакомому, где кузины поспешили привести в порядок свой костюм, а помещик со своим столичным родственником волей-неволей должны были, по усильным просьбам хозяина и хозяйки дома, погреться чайком.

Наконец они были в собрании. Я не стану рассказывать о том впечатлении, которое произвело на столичного франта собрание городка со всеми его атрибутами — это вы и сами легко вообразите. Но не могу умолчать о впечатлении, которое произвел он на все общество. Вообще весь дамский пол городка, т.е. маменьки и их дочки, тетеньки и их племянницы, наконец бабушки и их внучки сильно предубеждены против столичных франтов, считают их большими, дерзкими насмешниками и — подивитесь! — людьми, не знающими образования или не желающими его поддержать из пренебрежения к ним. В этот раз новый столичный франт не уничтожил этого обидного мнения, оскорбляющего его собратов, но, напротив, еще развил его, особенно при первом своем появлении. Он вошел гордо, с саркастической улыбкой на устах; говорил со всеми, кому рекомендовал его родственник, небрежно и холодно, вообще занимался больше с кузинами и, как видно, над всеми насмехался, сидел невежливо, развалясь, и даже, увлекшись, вероятно, примером, курил трубку не только в соседней комнате, но даже в дверях танцевальной залы, что очень обидело дам. Но мало по малу, вместе с каждым танцем, он более и более позабывал свою роль, делался разговорчивее, и наконец под этот — бетховенский, по его выражению — оркестр, стал танцевать так много и весело, что удивил всех своей неутомимостью.

Наконец, в самом разгаре всеобщего веселья, кузины стали просить его протанцевать с ними вновь выученную польку; молодой человек охотно согласился. Представилось некоторое затруднение в музыке: оказалось, что из четырех музыкантов только один скрипач знал какую-то польку, которая, по его собственному признанию, была не совсем подходяща к танцу, каданс которого молодой человек передал ему посредством наигрывания языком и хлопанья в ладоши. Впрочем, музыкант был человек смышленый, ловкий и знающий свое дело. Он тотчас варьировал известную ему польку так, как было нужно, и уверил всех, что все теперь пойдет хорошо. Слух о том, что приезжий из столицы будет танцевать ноывую польку с одной из своих кузин, разнесся по собранию быстрее молнии. Общее ожидание настроилось до высочайшей степени. Но истинно отрадно было видеть при этом что могут сделать образование, свет и знание его приличий: ни одна из дам и девиц, которые с нервическим нетерпением ожидали видеть новый танец, ничем не обнаружили этого нетерпения. Напротив, они сделались перед этим зрелищем гораздо серьезнее, на устах сияла улыбка равнодушия, и вместе с тем сомнения, что вряд ли можно их чем-нибудь удивить, и вообще вся их внешность представляла сознание собственного достоинства. Одна маменька, с полу-шутливым, полу-укоризненным тоном заметила своей тринадцатилетней дочке, которая не умела еще скрыть любопытства и нетерпения: «Что вы так суетитесь? Тут, душенька, нет ничего необыкновенного: этот танец известный! В Петербурге и Москве его давным-давно танцуют! Это стыдно! Подумают, что ты худо воспитанная девушка!», — прибавила она почти шепотом, оправляя корсаж ее платья и скрывая за лифом какую-то тесемочку, которая своевольно выбилась наружу. После этого мамаша обратилась к соседней даме со словами: «Ужасный еще ребенок!» В ответ на это, дама снисходительно улыбнулась, прибавя: «А как высока ростом!»

Между тем зала наполнилась любопытными из соседних комнат: новый танец хотели видеть даже и те, которые от роду ничего не танцевали. В зале воцарилась тишина, прерываемая лишь слабым шепотом. Но раздались звуки только что импровизированной польки; танцоры вышли на средину залы. И вот они полетели быстро, быстро, по прямому направлению, покружились в углу и снова полетели — это была полька-tremblante… И неужели я должен уверять моих читателей в справедливости слов, которыми я буду теперь рассказывать о том неожиданном впечатлении, которое произвела полька на зрителей?… С каждым па танцоров, лица маменек морщились, делались серьезнее, озабоченнее; когда же танец кончился, они изображали просто ужас и негодование. — «Так вот что значит эта полька-то!», — думали они — «Прекрасно, нечего сказать! Это просто неприличие!»

— Как вам нравится полька? — спрашивала одна маменька другую.
— Помилуйте! Это такой неприличный танец, что я не знаю, право, как можно допускать его в порядочном обществе. Я ни за что не позволю его танцевать моим детям!
— Ваша правда! — прибавила третья. — Польку разве и могут танцевать только в Париже. Я тоже ни за что не позволю его танцевать своей Полине…
— А я так, просто, не велю своей и смотреть на эту польку! И что ею так восхищались? Трясучка — и больше ничего! — сказала насмешливо четвертая.

Строгость маменек пошла еще далее, так что когда столичный франт стал танцевать польку с другой своей кузиною, то некоторые из них увели своих дочерей в другую комнату, говоря, что им неприлично даже и быть там, где танцуют этот танец, а не только смотреть или перенимать его. Мужья, под влиянием взгляда и развитого вкуса своих супруг, вполне разделяли их мнения. Один только из них, отставной воин, несмотря на пробивающуюся уже седину, вполне по видимому согласившись с мнением своей жены относительно польки, отзывался о ней совершенно иначе: «Что ж такое?» — говорил он, — «по-моему, славный танец!».

Молодые люди и девицы, рассуждая между собою, говорили, что полька ничего! Что в ней нет ничего особенного! что она весьма проста и вовсе не так трудна, как рассказывали, но вряд ли они станут ее танцевать. Итак, по-видимому, польку ожидало здесь совершенное падение при самом появлении ее. Но — поверите ли? Вышло совсем иначе. Молодые люди и девицы, говоря вслух таким образом, думали совсем иначе и находили, что полька напротив, очень миленький и веселый танец! Вследствие этого в ту же самую ночь, по окончании собрания, в разных местах города, в полуосвещенных залах, припоминали па польки. Потом стали ее танцевать домашним образом, секретно. Далее изредка, ради шутки и смеха, танцевали ее на частных вечерах, и наконец, через год она вошла во всеобщее употребление и заслужила общую любовь. Сначала, разумеется, маменьки ни за что-бы на свете не позволили публично танцевать польку своим дочкам и не совсем благосклонно смотрели даже на то, что они забавлялись ею наедине… но к чему не присмотрится, к чему не привыкнет человек?..

И теперь уже не боятся полек, но любят их и стыдятся не танцевать, так что девица, не знающая их, пожалуй получит название необразованной, хотя бы говорила по французски и умела играть на фортепиано. Появление в городке каждой новой польки составляло эпоху, разумеется, в танцевальном мире, если можно так выразиться; но теперь все польки знакомы, и ни один уже столичный франт не удивит своим искусством; по крайней мере ему так покажут.

Но вот наконец, далеко за полночь, калетовские (здесь не говорят: стеариновые) свечи превратились в огарки. Пора приниматься за мазурку, заключающую каждое собрание. Как хороша и разнообразна она! какое поприще для изобретательности первой пары!

Здесь танцуют все возможные фигуры мазурки: и с поставленным на средину комнаты стулом, и с выбором цветов, качеств, добродетелей, пословиц, и с киданием платка вверх; но самую занимательную для остроумных кавалеров фигуру составляет «прибирать рифмы». Девица говорит слово, кавалеры прибирают к нему однозвучное. Между этими рифмами вам удается слышать много любопытных и весьма остроумных, как, например эти: «морковь — кто таков», «безделица — рукодельница», «Кинешма — Минишна», «Сапог — ох, ох!», «Тыква — эк, вы!» и т.д. Иногда, и очень часто, по поводу этих рифм происходят споры, находят, что рифмы не похожи.

— Как не похожи? Тыква — эк, вы?
— Разумеется, не похоэи: Тык… ва, тут на конце -ва, а вы говорите: эк, вы! у вас на конце -вы. Да и что за слово: Эк, вы? Этакого слова нет, а тут надобно слова говорить!

Но, как всему на свете, настает конец и мазурке, хотя у нее, впрочем, и нет конца, в чем согласился и один из музыкантов, говоря, что он давно уже выбился из сил, а мазурка все еще не кончается. Тотчас после мазурки все дамы начинают собираться домой, и только одна неугомонная молодежь просит протанцевать в заключение еще французскую кадрильку. Но, как бы то ни было, вместе с угасающими или по крайней мере догорающими свечами танцевальная зала пустеет; но долго еще и после того полная жизнь кипит в карточной.

Здесь уже давно переменили догоревшие свечи, в медных подсвечниках, другими; но игроки крепко держатся своих постов. Было время, когда любимыми и общими играми в городке, из числа коммерческих, были бостон и вист; потом негаданно и неожиданно закрался как-то в общую любовь преферанс и уничтожил собою все прочие игры. При самом появлении своем он был встречен почти так же, как полька. «Препустейшая игра!» — говорил записной игрок в вист и бостон. — «помилуйте, какая это игра? Не требует ни малейшего соображения, скука смертельная, точно в дурачки играешь!» А между тем записной игрок продолжал себе играть в преферанс и стал мало-по-малу предпочитать его даже бостону. «Кто его знает,» — говорил он впоследствии, садясь за карточный стол, — «что это за преферуша: ведь пустейшая игра, никакого соображения не требует, а точно, братец, кабалистика какая тебя подтягивает; сядешь играть, ну так бы и не вставал: хоть двадцать пулек сразу.» И действительно, преферанс имел какую-то магическую силу: он привлек к себе и здесь, как везде, все полы, возрасты и состояния. Стали играть не только мужья, но даже дочки. Преферанс играется здесь со всевозможными вариациями: семь и восемь с прикупкой, или, иначе, талоном, и без прикупки, с мусом и с пропасовкой, или розыгрышем, с мизерами и даже котлом.

Сначала преферанс игрался в первобытной своей чистоте; потом он вошел в дружеской связи с вистом, и образовалась новая игра — вист-преферанс; а наконец когда пошла мода на разные ералаши, то и здесь на сцену не преминул явиться карточный ералаш. В чистый преферанс играют здесь и по две коп. асс. (преимущественно дамы), и по две коп. сер. (большая часть чиновников), и даже по пяти коп. сер. (только знать). Игра идет как и везде: сначала мирно и почти безмолвно, потом более угрюмо и сердито, а наконец, где нужно, и очень с сердцем, что оправдывается, впрочем, известной истиной: «Все люди, все человеки! Конечно, нельзя, чтобы и не посердиться.» На этом же основании случается, конечно, и то, что начальник гневается, если подчиненный обремизит его, что друзья месяца по два не говорят друг с другом, за умышленно неправильный ход, что молодо человек получает протекции у старушки, проигрывая и подсказывая ей ходы: и здесь все то же, что и в большом свете, — только здесь все в миниатюре. Все люди, все человеки!

В карточной игре тотчас, по разъезде дам, как мы сказали уже, сцены изменяются; табак дымится страшно, всевозможные в городе вина, как-то: мадера, от которой чересчур пахнет французской водкой, херес, чрезвычайно похожий вкусом на мадеру, подсвеченною жженым сахаром, рейнвейн, которого невозможно различить с сотерном, и проч. и проч., — все эти вина пьются в большом размере и число бутылок с наклеенными на них ярлыками растет быстро в соседнем буфете; разговор делается гораздо громче, свободнее и непринужденнее; костюмировка изменяется.

— Эка жара! — говорит тучный господин: — хоть бы и снять с себя и сюртук; насилу-то разъехались. Кто их знает, что им тут за радость! прыгают да и только!.. Не понимаю, что за удовольствие!
— А вот бы тебя бы пустить поплясать! Хорош бы был! — возразил тучному господину его партнер, с вытаращенными глазами, высоко поднятыми бровями и большим носом, который (т.е. разумеется не нос!) самовольно взял себе право быть со всеми в самых коротких приятельских отношениях, для того, чтобы говорить всем дерзости.
— Ну, полно, полно, ты, бритва! — возразил добродушно тучный господин: — сам-то на кого похож?

Раздался хохот. Дружеская перемолвка продолжалась.
— С чего ты ходишь? — говорят за другим столом. — Разве тебе следовало с туза ходить? Совсем не следовало.
— Захотел, так и пошел! — отвечает лаконически тот, к кому обращались предыдущие слова.
— Да он оттого с туза пошел, что сам-то на туза похож: вишь ты какая фигура важная! — подхватил тот же господин, имевший право говорить всем дерзости и только что кончивший перемолвку с одним противником.

На других столах играют более степенные игроки, находящиеся не в таких коротких и приятельских отношениях; там и разговор гораздо благообразнее.

— Не угодно ли вам брать взятку-с… она ваша! говорит человек средних лет, выдвигая быстро вперед свою голову и в то же время склоняя ее на бок.
— Моя-то, моя, почтеннейший! — отвечает другой господин. — Да что вы привязались все к бубням, что вы не ходите в трефы? Видите, что они мне в руку.
— Извольте-с, я и в трефы! — возражает первый и в то же время смотрит на других партнеров с улыбкой, которой как будто хочет сказать: «ведь я, господа не просил их говорить мне, чтобы ходить в трефы: они сами сказали; что же мне делать?»

…Но уж не скучно ли вам? Не хочется ли вам спать? Вы не дождетесь, когда кончат эти господа: они проиграют еще долго. Долго еще будут играть они, потом долго станут разбирать свои шубы, картузы и калоши, а потом отправятся домой, где застанут всех уже спящими и с трудом растолкают крепко заснувшего казачка, который должен ожидать возвращения своего барина и сторожить комнаты.

Мы не успели следить за разъезжавшимися из собрания дамами, и хотя супруги и отцы застали их уже в глубоком сне, но они и уехали и заснули с разными чувствами: те матери, дочки которых были отличены, те девицы, которые много танцевали, оставались весьма довольны собранием и не замечали его недостатков; напротив те барышни, которые были обойдены в танцах, сердились вместе с своими мамашами.

— На что похоже это собрание? — говорили они. — Кавалеры все условились, с кем танцевать… до собрания еще разобрали всех дам; музыка, как на ярмарке; конфекты какие подавали: это ужас! я взяла одну в рот, так не знала, что с ней делать? Есть невозможно. А еше эта Соничка говорит, что французские конфекты. Много она понимает! Хороши французские!
— А ты заметила, — спрашивает маменька, — что с ней больше всех танцевали?
— Как не заметить: она известная кокетка! Ну, право, даю честное слово, что если и следующее собрание будет такое же, я ни за что в него не поеду!

Но не бойтесь: она непременно поедет и в следующий раз, потому что не знает, будет ли для нее та же участь, как и в прошедшем собрании, но, напротив, надеется танцевать много, много, и она сама станет звать свою мамашу.

Также строгому суду и колкому разбору подлежат все нововведения в костюме, и нововводительница терпит горькую участь до тех пор, пока ее примеру не последуют сами рецензентки. Так однажды ужасный шум наделала одна девица, которая, вычитав из журнала (а ведь здесь журналы читают
), что в столицах ездят на балы с букетами, решилась вооружиться им в предстоящее собрание. Но, Боже мой, бедная девушка! Сколько претерпела она за эту новость! Сколько двусмысленных улыбок посыпалось на этот букет! Сколько сарказмов обрушилось на ее голову! Один из кавалеров даже написал на этот случай критику в стихах, от которых ужасно пахло курительным табаком. Все девицы находили, что приехать в собрание с букетом просто ни на что не похоже, а между тем — о люди, люди! — через несколько времени они сами явились в собрание с букетами, посколов для них все цветы с своих шляпок…

Но с какими бы чувствами они не приехали из собрания, что бы не говорили, о чем бы ни мечтали, а сон слетел на их вежды и еще более зарумянил их щечки и без того румяные…

Не уснуть ли и вам, мой благосклонный читатель? Вы кажется, зеваете? До свидания!

Источник: Мясницкий, Иван Ильич. Смеха ради (юмористические разсказы) ^[23] Москва : издание Д. П. Ефимова : Типография Елизаветы Гербек, [1897].

(сценка)

Утро. «Учитель бальных и характерных танцев» Александр Михайлович Завихряев только что встал. Крякнул он, проговорил: — Фу,ты, гадость какая после вчерашнего, — и, натянув на плечи халат, стал умываться.

— Фу! — отдувался он, отирая полотенцем лицо и гразированную лысину: — вот уж воистину мысли плавают в тумане от вчерашних зол и бед! Марфа! Чаю, да не осталось ли как нибудь нечаянно коньяку?
— Весь как есть авчерась, барин, опростали! — заявила кухарка, вваливаясь всей своей грязной особой в спальню к барину: — так сухо, так сухо, ровно корова языком вылизала! ЛИмон остался, а коньяку даже звания…
— Давай с лимоном… да который час? — справился учитель, закуривая папиросу.
— Одиннадцатый пошел…
— И давно?
— Да уж с час этак будет…
— Фу, ты дура какая! Значит, двенадцатый теперь?
— Может и двенадцатый… только и спите же вы, барин, ах как здорово спите… ну, спаси Бог, пожар… сгоришь… Был часа два тому назад господин Щекоткин… который ваш приятель, еще он на скрипке зудит…
— Был разве? Ну?
— Ну, и не мало тоже попотел над вами будимши… перевернул даже всего, где ноги были, туды головы положил…
— Так это Щепоткин постарался, а я думал, что это я сам так умудрился лечь…
— Он, он!.. Измучился весь, а не разбудил…
— Ффу! Еще был кто?
— Были… Барышня для обучения приезжала…
— Какая барышня?
— Шустрая такая, да черная… и глаза черные и волосы черные.
— Да не то! Как ей фамилия?
— А хвамилия ей неизвестная! И была у ей хамилия, да забыла я… дай Бог памяти. О, чтоб ей пусто было!.. Кулькова!.. Нет, не Кулькова!.. Рожнова?.. И не Рожнова!.. Тьфу!.. Черная такая, говорю… глаза так вот и бегают… Совсем воровские глаза… впустила я ее в залу, а она уж и в гостиную заглядывает… «у вас, говорит, как обучение: под лояр, али под скрыпку?»
— Что-ж ты меня не разбудила-то? Дубина этакая!
— Господи! Будить!. Да дай ты мне сичас сто рублей — не возьмусь!.. С пожарной трубой вас будить-то надоть…
— Ну, что-ж эта барышня?
— Да ничего такого дурного не сделала… «Обучиться, говорит, танцам я желаю… польку, говорит, это, чтоба всякую, ну и кадрель тоже»… Очинно, говорю, барышня, приятно, только никак сичас невозможно… барин спит… а разбудить его все одно, что у нашего лавочника в долг взять: никак невозможно… попозже, говорю, пожалте… к двенадцати он безпременно в себя взойдт… обещала приехать, только чтоб под лояр обучение было…
— Еще никого не было?
— Некоторый купец с Пятницкой заезжал…
— Кто такой?
— Неизвестный купец! Толстый такой… совсем настоящий купец. И безпременно авчирась выпимши был, — так зачал звонить, чуть колокольчик не оборвал! Я к нему с вопросом, а он «за всякую порчу плачу», говорит… добрый купец, а вы спите. Говори он свою хвамилию-то, да запамятовала я.
— Опять забыла?!
— Забыла! Не то Ковыряев, не то Потеряев… глупая такая хвамилия, даром что купец настоящий… целковый мне подарил, и на лояри вашей поиграл.
— Как поиграл?
— Да не по настоящему! Так только перстом в лояр потыкал «музыка, говорит, хорошая, ежели кто на ней играть умеет!» Посидел этак с четверть часа, справился, пьете ли вы водку…
— Ну?
— Коньяк, говорю, пьет, а водку ни Боже мой…
— Ну?
— «Это, говорит, хорошо! Я ужоткова вместе с коньяком для обучения приеду»!…
— Так он приедет вечером?
— Безпременно приедет! Как не приехать! Мне рупь цалковый подарил и вдруг не приедет!
— Пошла вон!
— Иду, иду! А то — не приедет! Побожился даже, что к семи беспременно! — говорила кухарка, уходя из спальни.

Учитель вздохнул, погладил себя по лысинке и с кислой миной хлебнул чай из стакана.
— Барин! Вспомнила, ведь! — появилась вновь кухарка: — Полоумнов хвамилия-то!
— Какая хвамилия, дерево ты дубовое:
— Купцу этому некоторому… «Полоумнов, говорит, мне, милая, хвамилия.»
— Полоумнов? Да такого и нет совсем на Пятницкой.
— Ужли нету? Ишь ты, грех какой! Ну, значит, я забыла, гляди, Петров ему хвамилия! Либо Петров, либо Павлов.
— Брысь! Надоела ты мне хуже горькой редьки! Марш в свой горшечный департамент!
— Иду, иду! Вертинся на языке, а не вспомню! Уж не Федоров ли?

Учитель сплюнул, запахнул полы халата и подсел к окошку.
— Ф-фу… И треск, и блеск, и ничего! — продекламировал он и с остервенением проглотил полстакана чаю: — туман в обоих полушариях! А все ученики, шут их побери! Утащили и все способности на нынешний день испортили! Постой, где мы были? В «Стрельне» были или нет, вот вопрос?.. Кажется были и, кажется, не были!.. В «Яре» это обязательно!.. Еще помню, как, ехавши из «Яра», мои ученики вылезли из саней и стали польку танцевать по снегу… Вот, где потом были, хоть убей — не вспомню!.. Вероятно, прямо домой привезли!.. Беда с этой публикой, ей Богу! А не станешь с ними хороводы водить, никто и учиться к тебе не пойдет!.. «Вы, кричат вчера, не гнушайтесь нашей компанией, а мы у вас целый век до гроба учиться будем»!.. Чудаки, ей богу!.. Учатся плохо, а платят хорошо!.. Один жену с тещей обещался привезти для выучки!.. «А ежели, говорит, оне поймут, так я и бабушку на ножную науку соблазню»!.. И соблазнит! Такая петля — уму помраченье!.. Дедушку завиваться соблазнил, а бабушку танцам учиться соблазнит!.. Ф-фу!.. Как будто лучше стало! Сквозь туман вдруг солнце ясное! Марфа! Чаю!
— Сичас! А, ведь, на мое же, барин, вышло! — говорила кухарка, путешествуя со стаканом: — говорила, что Сидоров, — Сидоров и был!
— Какой Сидоров?
— А который с Пятницкой купец-то.
— Отстанешь ты от меня или нет, дура бестолковая? У меня в голове тучи от учеников ходят, а она разные фамилии врет! Вон!..
— Уйду, уйду!.. Сами проспали и вдруг сичаи куфарка виновата!.. Хвамилии вру!.. Вот уж врать-то никогда несогласна! Запамятовать могу, а врать — избави Бог!
— Ты чаю принесла?
— Принесла! А уж ежели не Сидоров, так Потапов беспременно…
— Вон! Тьфу! Просто наказание Божие!.. Слышишь, там звонит кто-то!.. Марфа!.. Марфа!..
— Иду, иду!
— Звонят там, оглохла, что ли!.. Если из дам кто, так попроси подождать в зале, я сейчас оденусь. Слышишь?
— По звонку слышу, что этот пришел.
— Кто этот?
— А этот самый… Андреев!..
— Василий Васильевич?
— Да нет!.. Который с Пятицкой-то! Купец-то…
— Тьфу!.. Да иди ты отпирать, кочерыжка старая!.. Просто никакого терпения, да еще на больную голову!.. Фу-у!..
— Посиди, милый, вот здесь! — донесся до учителя из смежных комнат голос кухарки: — сичас он выдет… на этот стул не садись, авчирась один купец так на танцы разлютовался, что две ножки перешиб… и на этот не садись, спинка отваливается… плясал с ним один приказчик из Ножевой линии… заместо дамы, значит… спотыкнулся, да и растянулся… ему-то никакой порчи не было, а у стула спинка отлетела… на этот садись, этот крепок… сичас выдет учитель-то…
— О, Господи! То-есть, такое дерево Марфа! — волновался цчитель, одеваясь% всю подноготную каждому встречному и поперечному выкладывает!.. Марфа!.. Марфа!..
— Сичас!.. Хорошие-то ученики завсегда к нам с коньяком…
— Марфа-а-а!..
— Сичас!.. Оделся, значит!.. Иду, иду!.. Барин, звали?
— Ты что это там лясы-то распустила?.. А? Ей Богу, я тебя поколочу!.. Кто там?..
— Совсем неизвестная особа…
— Да мужчина или женщина?
— И не мужчина, и не женщина!.. Так чуть только усики…
— Марш на кухню!.. На больную башку, и вдруг такая дурь непроходимая!.. — прошипел учитель и вышел в залу.

Со стула поднялся молодой купчик, франтовато одетый, и протянул руку учителю.
— С господном Завихряевым имею удовольствие познакомиться? — осклабился он.
— Завихряев, к вашим услугам…
— А мы-с — Антон Иваныч Полупышкин… овчиной торгуем-с…
— Почему же Полупышкин непременно, а не просто Пышкин?..
— Да так уж… мы здесь с вами по соседству существуем…
— Очень рад. Чем могу быть полезным?
— Да я к вам собственно насчет ножной математики… преподаете желающим?
— Танцам? Обучаю!
— Так вот я и приволок вам свои ноги в науку!.. Обламывайте, только чтоб наизусть и без падежа…
— Без какого падежа?
— Чтоб дам не ронять!.. Ужасно на этот счет наши замоскворецкие дамы обидчивы!..
— Вы танцуете что-нибудь?
— Видал как танцуют, а сам себя в танцы пустить — не решался!.. Боязно! Начнешь кружиться, да и шаркнешь затылком о паркет…
— Вы что же именно хотите танцевать?
— Вообще все-с, что не головоломно… вальц, польку… кадрель… лянце… скакать я не мастер, а то бы полькой-мазуркой одному тут нашему танцору нос утереть хорошо.
— Выучимся и польку-мазурку…
— Неужели-с? Вот это бы было удивительно!.. У мамаши моей такое желание, чтобы я всему обучился до переплета… наскрозь чтоб всю эту музыку… но только я затрудняюсь, хватит ли мозгов…
— Пустяки! — утешил его учитель: — таких мне бестолковых дураков приходилось учить, в отчаяник приходил, а выучивал!..
— Обламывали? Ах, как это великолепно!.. Значит, уж вы меня и польке-мазурке обучите! Положим, она у нас не в ходу, а все-таки для полного ножного образования не мешает… опасаюсь вот только я за свои мозги: не осилят всей вашей науки, пожалуй…
— Не беспокойтесь, осилят! — улыбнулся учитель: — я с одним купеческим фисом целый год почти бился… глуп, я вам доложу, как пробка… представьте: танцует кадриль… начнет как следует, танцует и вдруг, каналья, как хватит из лансье фигурку с поклонами — голову просто снимет!.. Бить столько раз за беспамятство собирался!.. А выучил! Уехал в Саратов жить, так первый теперь танцор в городе!
— Вот вы какой великолепный господин! Дайте, я вас в лысину поцалую!.. Как теперича мамаша будет рада — страсть!.. очень уж она у меня танцы любит!.. Когда же вы займетесь моим преподаванием?..
— Да хоть сейчас же…
— Сейчас не могу-с.. я к вам мимоездом… партию овчин купил, так мимо пришлось…
— Так, вечером… с семи часов у меня практические уроки начинаются…
— Великолепно! И для нас самое подходящее время… я к вам для теории пораньше заберусь, часов этак в шесть…
— Забирайтесь в шесть, буду очень рад.
— Вашу лапочку за расположение! Первого такого учителя вижу, который без суровости, а цена какая вашим лекциям будет?
— Это смотря по способностям!.. Я, вот, посмотрю вечером, какая у вас понятливость
— И отлично-с!.. Мамаша мне сотню на эту глупость ассигновала, так вы ценой не стесняйтесь, только чтоб полный курс вышел… так я уж к вам вечером заберусь…
— Милости просим…
— Безпременно-с! Я к вам во фраке приеду…
— Это лишнее…
— Нет-с, не лишнее! Я все учение хочу во фраке пройти, чтоб привыкнуть к нему, каторжному, а то наденешь его раз али два в год, ну, и никакой развязки не чувствуешь: ровно тебя в эвто время тятенька пушит, али мировой к Титам приговаривает, во фраке уж позвольте-с… для привычки… Ах, да-с! Совсем уж было из башки вон!.. Вы уж меня за ту же цену и танцевальной словесности обучите…
— Какой это «танцевальной словесности»?
— Команде распорядительской-с!.. Ну, как это там у вас орут: «гран урок»! «Шина для дам»! и тому, сему подобное…
— С удовольствием!
— Мерси-с! Главное, у меня глотка такая великолепная, а слов не знаю!.. У нас на свадьбах за глотку в распорядителя танцев выбирают!.. Хотите, я сичас для пробы «караул» крикну, только вы не пугайтесь…
— Нет, уж пожалуйста увольте! Охотно вам верю, что у вас глотка артистическая и всяким вас «словам» обучу!..
— Лапочку вашу драгоценную!.. Так, до приятного свидания-с!.. Адью-с до вечера!..
— Прощайте, прощайте!.. Марфа, выпусти!.. Ф-фу-у!.. «Танцовальной, говорит, словесности обучи»!.. Тьфу!.. Марфа!.. Марфа!
— Заместо Марфы — Сидора не желаете ли? — заглянула в залу борода в лисьей шубе.
— Виноват! Я кухарку свою звал…
— Она за нами дверь запирает!.. Одного выпустила, а двоих впустила! Мишутка, раздевайся — крикнула борода кому-то.

Спустя минуту, в зал вошел плотный купец средних лет, следом за ним робко выступал высокий, худощавый юноша, лет 19.
— Муромских-то лесовиков к вам пущают? — справился купец, щурясь и ища образ: — хозяину дома почтение!.. Артист Завихряев будете?
— Завихряев!..
— Как на дверном прис-куранте. Очень приятно. Мишутка, шаркни артисту ногой!..
— Садитесь, пожалуйста. Чем могу служить? — пригласил учитель «лесовиков» садиться.
— Ничего, сядем. Мишутка, согнись!.. Вот ты сичас совсем напрасное слово сказал: «чем могу служить». В вдруг я вопрос: есть ли в буфете водка?
— Водки нет.
— Вот то-то и есть. Иногородний покупатель к тебе пришел, а водки нету. Хорошо, что я не карактерный, а то сичас бы бунт поднял!.. хе-хе-хе!.. Удивлен ты, я вижу, весь!.. Ничего, обойдешься… хорошему покупателю завсегда потрафлять должен, понял? На этом вся коммерция стоит. Примером, я чичас из Мурома за товаром приехал и прямо к продавцу в лавку… ты полагаешь — тяп да ляп, и дело слажено? Врешь? Первое дело, продавец об нашем здоровьи справку и — неугодно ли хлеба-соли в Тестов откушать?.. Из Тестова, глядишь, вдоль Питерской с колокольчиком, и не увидишь, как он тебя товаром обошьет!.. Выпимши-то, брат, всякой дряни накупишь!.. Проспишься, так весь затылок до крови расчешешь, а пятиться нельзя… понял?
— Да, если хотите, я сейчас пошлю…
— Не гомози. Ноне нам некогда, а вот как малость поуправлюсь с делами — с тебя сопью, будь покоен… Мишутка! Что ты столбом-то воткнулся… согнись, говорю!.. Вот медвеженка из Муромских лесов к тебе в обучение привез!.. Медвежат-то обучаешь?
— И медведей приходится…
— Матерых, значит? Умница! Так обучи ты мне его, пожалуйста, своей науке… танцам, например… Сватаем ему невесту, а танцам не обучен… Говорит он не мастер, так по крайности все-таки развлечение… правильно я рассуждаю?
— Разумеется…
— Мишутка, шаркни учителю!.. Тьфу!.. Такой, можно сказать, глупости, и то сделать, как следовает, не умеет!.. Ты уж его выучи шаркать-то!.. А то, ведь, он что делает: ноги врозь, руки врозь, голову в карман — это у него поклоном называеся! А? Ну, скажи пожалуйста, кто за его пятьдесят тыщ даст?.. По мне уж дают!.. Только и знает, что к верху тянется! Вытянулся с версту, а складу никакого…
— Действительно, он у вас черезчур уж вырос! — согласился учитель.
— Совсем в жердь обратился! Я ему: Мишка, не тянись! А он ровно на зло: что ни год, то на два вершка и вырастет!.. Ты уж его складу-то обучи!..
— То-есть, манерам вы хотите сказать!..
— Вот, вот!.. Чтоб на манер ситцу Даниловской мануфактуры был… тот на кого ни надень, на барыню-ли, на куфарку-ли — красота!..
— Извольте, постараюсь!..
— Постарайся, пожалуйста! Об цене мы и говорить с тобой не станем: ограбить я себя не дамся, но и деньги хорошие заплачу!.. Главное, поклону его обучи! Ведь, кажется, как ему втолковывал: Мишутка, говорю, делай так: одну ногу вперед, другую назад, одну руку к груди, другую куды хошь — не понимает!..
— Обломаю!
— Только вот что, господин профессор!.. В какое время ты мне его из переделки выпустишь!
— А вы долго в Москве пробудете?
— Неделю… можешь?
— Извольте!.. Займусь с ним поосновательнее… вообще, постараюсь…
— Пожалуйста!.. Неделю он твой, что хочешь из него делай, а чрез неделю мой… По рукам?
— Хорошо-с… Так вы его пришлите ко мне нынче же вечером…
— Да хошь сичас из полы в полу… Мишутка, шаркни учителю!.. Ну, смотри: поклон это? На кулачную позицию так становятся…
— Не беспокойтесь, выучу, как следует…
— Да уж я на тебя надеюсь!.. Кажется, не в таких ты летах, чтобы даром деньги брать!.. Пожалуста!.. Ежелиб не ваше шатающее звание, сам бы мог отцом семейства быть… Так до вечера?..
— До вечера!.. Пришлите его так часам к шести…
— Сам привезу!.. Нелья, милый человек, одного пушать: Москва! Сбежит, ну и вся наука к лешему!.. До свидания! Мишутка, шаркни артисту!.. Да не бочись ты, дуб муромский!..
— Ффу! — прошелся учитель по гостиной: — просто одурел совсем… но отчего, вот вопрос: от вчерашних учеников, или от муромского разговора? Марфа, чаю! Марфа! Марфа!..
— Иду, иду!..
— Иду, иду!.. И иду и несу!.. А, ведь, это Семенов давича был…
— Какой Семенов еще?
— А который купец-то толстый… С Пятницкой-то…
— Да перестанець ты врать, ведьма старая, а?
— И то, ведь, вру!.. Пантелеев, вот кто давича был!.. Либо Пантелеев, либо Авдеев! Безпременно в эвтом роде!

В передней раздался звонок… Кухарка махнула рукой и, переваливаясь, зашагала к дверям…

Источник: Иллюстрация : еженедельное издание всего полезного и изящного. — Санкт-Петербург. Т. 5 ^[24] № 25(109)-48(132). 1847 июль-декабрь. с.137 — 138

История, характеристика и физиология народных танцев составляют предмет не только в высшей степени любопытный, но во многих отношениях очень глубокий и преисполненный весьма важных указаний. Мы не говорим уже об истории танцев, как искусства, — это рудник в свою очередь неисчерпаемый, и слово знаменитого Вестриса, которое многим казалось только забавным: — «Que de choses dans un menuet!» — слово очень умное. — Эти предметы сами просятся в Иллюстрацию и наше скромное, «иллюстрированное изданьице», как называет его известный знаменитостью своею фельетон Инвалида, — вероятно полагающий, что Иллюстрация оскорбится милым названием этим, когда она другого и не ищет, — эти предметы, говорим мы, сами ложатся под перо, карандаш и резец «иллюстрированного изданьица», которое непременно займется ими и для начала взглянет на польские народные танцы, для которых прилагаемые рисунки приготовлены г-м Жуковским и гравированы лучшими нашими граверами.

Полонез (польский).
Польские народные танцы резко отличаются от национальных плясок других народов. Танец, название которого мы выставили в заглавии, есть самый характеристический, старинный, коренной народный танец, до сих пор не уничтоженный в кругу самого образованного европейского общества; но он употребляется сообразно его стилю и в виде несколько измененном. Чтобы резче выказать его настоящий характер стоит сравнить его с менуэтом и вальсом, точно столь же народными плясками Французов и Немцев.

Как произведение утонченнейшего Двора и образованнейшего общества, менуэт сходствует с важным, истинно-рыцарским танцем, польским; но он далеко не выражает тех же чувств, того движения страсти; его пластические формы исполнены приличия, но чопорны, лишены излияний сердечной веселости, простоты и молодцеватости, которые вынесены в польский, созданный племенем, не утратившим еще порывов сердца под холодным анализом духа. В менуэте, — настоящем представителе высшего тона парижского круга времен Людовика XIV, — вся наружная грация условлена церемониальным приличием великого Двора; каждое движение в нем рассчитано, все изобличает тяжелый этикет общества, как бы утомленного, потерявшего все природное и силящегося произвести заученный эффект, вместо важности, невольно проглядывающей и в принужденном танце. Кто-то, замечая, что дух века и народа отражается во всех пластических искусствах его, сравнил этот танец с классической французской трагедией. В обоих танцах главная черта — важность; но в польском более свободы, в менуэте более театральности. И здесь, как и во всех проявлениях духа, господствует закон противоречия: народ французский, прославившийся своею живостью и легкостью во всем, в плясках, равно как и в поэзии своей, проявляет, вместо величественной простоты, надутую напыщенность. Не в то ли же самое время Француженки, создания премилые, превеселые и преостроумные, одаренные тонким вкусом и проницательным умом, изобрели костюм, соответственный важности их танца, но показывающий столь же странную претензию важничать, как и чудовищно-исполинские, напудренные парики достопочтенных их кавалеров. Все это было под стать тогдашнему вкусу поэзии Буало. В наше время менуэт нравится, когда его танцуют дети, и нравится не как пляска, а как контраст важности движений и природной резвости ребячьего возраста.

В немецком вальсе — тот же самый закон контраста. Точно так, как ветренный Француз добровольно сковал себя в тяжелые формы искусства, преважный Немец бросился стремглав в самый бурный водоворот страсти и поэзии в своей пляске. Французы называли вальс неприличным, нескромным; Немец находил во французских танцах какое-то оцепенение, оледенение духа в внешней форме. По народному характеру Немцев вальс нельзя считать нескромным: он свободное и порывистое влечение чувства и воображения Германца, любящего метафизические грезы. Поэты сравнивали вальсирующую пару с движением планет, совершающих двойной оборот. Вальс утратил много своей самобытности; легкие стопы, начиная с круга, очертывали четвероугольники, треугольники, кресты, овалы, то быстро, то медленно, — образ хода небесных тел, вечно, неутомимо совершающих свои постоянные пути. Вальс выражал сверх-чувственный энтузиазм, уносящий два земные существа в очарованный, идеальный мир. И точно есть как будто что-то особенно-увлекательное в доверчивости молодой девушки, предающей себя вполне бурному стремлению мужчины. Этот порывистый водоворот, этот метеор, являющийся и исчезающий в заколдованном круге бальной залы, наполняет какою-то мистической прелестью молодые головы и сердца.

Польский, конечно более приличный возмужалости, идет однако-же к всякому возрасту и сану; он был впрочем особенно танцем стариков, героев, королей; он чрезвычайно согласовывался с странным костюмом польского рыцарства. Он выражал как будто торжественное шествие и укрощение воинственных порывов. Это единственный из чисто-национальных танцев, который не напоминает ни страсти дикого народа, ни женоподобности народа изнеженного. Но чтоб судить об этом, нужно его видеть на родной его почву, в старинных контушах и жупанах, подтянутых затканными золотом и серебром поясами, с откинутыми на плечи рукавами, в красных и желтых сапогах, при дворе какого-нибудь из исторических вельмож. Нужно видеть взгляд, осанку, обороты и движения танцора, будто вызывающего на бой врага. Польский старых времен дышал воинственно-аристократическими формами тогдашней Польши и характером ее народа.

В старые времена полонез был танец обрядный (официальный), во время придворных торжеств. Обыкновенно король, а за ним важнейшие из сановников, вели за собой ряд кавалеров в рыцарской одежде, будто в торжественном шествии. Но когда предметом праздничного торжества была женщина, то она становилась в первую пару с другою именитою женщиной, за нею делали то же все другие дамы, пока идущая в первой паре не подавала руки мужчине по избранию ею; тогда и все дамы следовали этому примеру.

Теперь польский тоже танец обрядный и начинается старшим в собрании лицом, которое, распоряжая танцем, увлекает или останавливает по своей воле весь ряд, водит его где и как ему угодно, продолжает или прекращает ход. По-польски это называется rej wodzic, от латинского rex, и значит первенствовать; — иначе это называлось marsralkowac т.е. предводительствовать в собрании. Вторая часть движения полонеза напоминает еще восстание против общего неприятеля и бурный дух народных сеймов. Не смотря на повиновение роли ведущего весь ход в передней паре, каждый более смелый гость, со стороны, движимый капризом, честолюбием, любовью или ревностью, имел право, вымолвив магическое слово: odbijanego, отнять, так сказать, даму из рук первенствующего, который без спора должен был становиться в следующую пару, — а тот сделался из простого зрителя первым почетным в танце. Этому слову все должны были повиноваться. Обычай этот вошел в обыкновение именно во времена смут и ответствует презренному в последствии слову: nie pozwalam! злоупотребление которого необразованною шляхтой уничтожило столько сеймов. Новый предводитель польского правил целой вереницей дам и кавалеров; первый вступал в право второго, второй в право третьего и т.д., и вот последний, оставшийся без дамы, опять сказав волшебное «отбиваю», мог завладеть дамою первой пары. Но эта привилегия иногда доводила наконец танец до совершенной анархии и предводительствующий или распускал танцующих, как король или маршал собрание совещателей, или же, по объявленному желанию, мужчины удалялись в сторону, а оставшиеся дамы продолжали шествие, выбирая новых танцоров, как бы в презрение и наказание возмутителям. Так полонез представлял и мысль конфедерационного сейма. — Вообще этот танец был в начале танцем эмблематическим.
В нынешнее время он составляет только прогулку (как прочие танцы составляют толкотню и давку), не имеющую привлекательности для молодежи, а потому он употребляется иногда лишь для этикета.

Старые поляки танцевали польский с благородной важностью и с удивительной ловкостью. Плавные, чуждые прыжков движения танцор оживлял бряцанием сабли, встряхиванием шапки и рукавов контуша и подкручиванием усов, — этими наружными признаками воина, рыцаря, гражданина, мужа. (*) Надобно было видеть Поляка, танцующего в парадном костюме, чтоб согласиться, что никакой другой танец не выставлял столько всех преимуществ благородной и смелой осанки, хорошего склада и мужественного лица. В начале танца кавалер клал шапку под мышку, кланялся даме, покручивал усы одной рукой, а другой приударивал саблю, — как будто указывая достоинства, во имя которых желал понравиться хорошенькой эенщине. Потом, почтительно, он вел даму в приличном от себя расстоянии, с выражением гордости, как супруг ведет жену. Конечно женщина не имела здесь случая выказать резвости, ловкости прыжками, но прелесть изящных форм не была скрываема, а увеличивалась еще от скромной походки и великолепного костюма.

Рыцарское сословие в Польше оживляло эту пляску самым любезным разговором, что было, так сказать, школою красноречия. Для молодежи польский представлял удобнейший случай высказать тайные желания и надежды; громкая бальная музыка подстрекала еще более их пылкое воображение. Первенствующая пара должна была соблюдать все приличия, все обыкновения, относящиеся к этому танцу; она вводила по избранию фигуры и нередко кавалер первой пары, становясь перед избранною им дамой на колени, заставлял тем всех делать то же.
Вот настоящее значение польского, происшедшего из народного духа и древних учреждений края. — Музыка его с военными мотивами и марциальным ритмом должна была уметь соединять сладость и простоту сельских напевов. И точно, чем старее композиция польских, тем больше в ней простоты и воинственности. С конца XVII и первой половины XVIII века являются польские с музыкальными украшениями; в них уже, вообще во всех, много грома и шума. В конце прошедшего столетия почти все композиции полонезов лучших виртуозов запечатлены особенною тоскливостью; таковы превосходные полонезы Князя Михаила Клеофаса Огинского, лица замечательного. Эта музыка его была до того популярною, что не было дома, в котором не играли бы его полонезов; не было простого шляхтича, который бы их не знал. Он писал их за границей, вдали от родины. Наиболее приблизился к Князю Огинскому композитор Дешкевич. Из новейших отличался в Варшаве г-г. Курпинский. Нынешние подражатели, особенно Итальянцы и Немы, взяв только темпо полонеза, совершенно исковеркали первоначальные его характер и пишут польские на мотивы иностранных опер и песней.

Краковяк.
Самый веселый и оживленный из польских танцев — краковяк; он похож на испанское болеро тем, что сопровождается припеванием и что пляшущие в одном означают такт и ритм кастаньетами, в другом же подковкамИ, каблуками или медными кольцами. В нем не столько ловкости, сколько удальства, распашки и веселости. Танцоры песпрестанно бряцают кольцами, которые в окрестностях Кракова особенно, во множестве вешают на поясы. Плясая и ударяя коваными каблуками по камням, высекают искры; это знаменует народ воинственный и не совершенно вышедший из дикого состояния. Все движения, одежда и самая музыка так оригинальны, что искусство может им подражать, но не передает характера их самобытности. Пестрый, но красивый костюм Краковяков и Краковянок особенно приличен этой пляске. Под наброшенным на голову платочком, длинная коса, заплетенная множеством разноцветных лент, волнуется по воздуху вслед за плясуньей; эти ленты — целая повесть девичьей жизни, — это подарки любовника или крестной матери; это награда за сельские труды или память поклонения чудотворной иконе в Ченстохове и т.п.

Самый удалой из молодежи первенствует в разноцветной веренице и, как в польском, все должны подражать его движениям; это маленький балет, драма, составляющая целую историю любви. Молодая пара выступает на сцену: удалой, пылкий парень, гордый собой и одеждой своей, вдруг делается задумчив, опускает глаза… он, кажется, ищет вдохновения в песне; клики товарищей и такт, шумно отбиваемый каблуками, возбуждают его. Танцор совершает один круг, становится перед музыкой, затягивает куплеты, часто собственной импровизации и обыкновенно заставляющие краснеть девушку; тогда она старается убегать от него, но юноша догоняет, выказывая свою ловкость. В третью очередь, останавливаясь с пойманной девушкой, чоб петь, он вдруг убегает сам, пока девушка не схватит его за плечи; тогда он обнимает ее стан и они вместе продолжают грациозную пляску свою, пока музыканту не вздумается перестать. Вот пляска Карпатских горцев, представленная на нашей картинке.

Мазурка.
В первоначальном виде, у простого народа, мазурка была похожа на краковяк; на границах, по соседству с Немцами, она много изменилась, переходя в какой-то неловкий вальс; особенно в больших городах, в театрах, на сцене ее начали переделывать и вскоре мазурки нельзя было узнать. Вообще искажению народных танцев чрезвычайно способствовали везде так называемые шарманки, которые, не поняв национального ритма, шика, как говорят Французы, изменяли характер музыки, а с ним постепенно изменялся и характер танца, потом их портила сцена, вводя в танец театральную вычурность и фигурность, наконец их портило общество: какое общество со своими манерами, условиями и требованиями может танцевать народные танцы? Но и изменив характер, образованное сословие, переделав на искусственную народную мазурку, поставило ее в ряд самых приятных европейских бальных танцев. Вообще во всех танцах, за исключением может быть польки, первенствует женщина; в настоящей мазурке мужчина, в порывах молодецкого разгула, красуется вместе с женщиной.

Но можно ли описывать танец? Какое перо передаст грациозные движения тела, неуловимые изгибы рук, ног, стана женщины? Одному Гёте удалось это сделать в своей Баядерке; но то была поэзия! Нужно видеть всякую пляску в родной ее стороне, чтоб принять впечатления, которыми она создана и которые представляет и возбуждает. В музыке танца слиты удаль, веселость и тоска; эти главные элементы народной пляски поэтически выражены в изящнейших формах искусства, в истинно-гениальных мазурках Шопена. В польше существуют мазурки и полонезы исторические.

Казак.
Пляска эта осталась в простом народе со времен владычества Польши над Казаками. Тогда, в скучные минуты, в степях и обозах, на зимних квартирах, танцевали казак одни только мужчины. То был род особой казацкой гимнастики. В пляске этой нет никакой поэтической идеи; характерический ее дух — беззаботная удаль, угар, не имеющий связи с чувствованиями души; это степное удальство. Казак можно скорее отнести к гротескам, нежели к танцам. Музыка, в основном ритме необыкновенно печальная, соединена вместе с шумною веселостью; нам кажется, что казачек (пляска) выражает особенно отчаяние народа, ищущего буйного утешения и забвения. Музыка эта вообще напоминает меланхолический дух песней украинских. Танец был облагорожен театральным искусством и некоторое время был в моде при дворе короле польских, но в прошедшем столетии выгнан в передние и велся только между дворнею. На Волыни, Подоле и Украине до сих пор богатые люди держат дворовых казаков, которые с бандурою в руке, в народном костюме выполняют в веселый час перед гостями эту полудико-живую пляску.

Источник: Северная Пчела, 1839, № 24, понедельник, 30 января. с. 95

Январь приближается к концу, а вместе с ним и шумное время балов и маскарадов, которое едва ли когда было короче, нежели в нынешнюю зиму, и притом едва ли когда было блистательнее нынешнего. Танцующей молодежи не было отдыха ни одного дня, потому что должно было недель в пять натанцеваться столько же, как в предыдущих годах, в течении двух месяцев. За то не спрашивайте у наших красавиц, что сталось с их свеженькими щечками, привезенными ими, осенью, с собою из деревень и с дач. Они померкли в душных залах, при свете люстр и жирандолей, завяли в бальной атмосфере, вместе с букетами душистых цветов, неразлучными спутниками наших дам на бале!
Наступившая неделя, наша веселая Масленица, хоть так же принадлежит к бальному времени года, имеет, однако же, свой отдельный характер. На Масляной танцы уступают место зрелищам. Не говоря уже о подвижных сценах, воздвигаемых, на несколько дней, на нашей прекрасной Адмиралтейской Площади, театры, во всю неделю, не закрывают дверей своих, подобно тому, как в древнем Риме, во время войны, не закрывали дверей в храме Януса. Спектакли по утрам, спектакли по вечерам, маскарады по ночам! Где же тут думать о танцах? Поэтому-то и можно сказать, что вчера окончилось собственное время балов. Итак, на прощанье, вспомним о них, из благодарности за все приятные и веселые минуты, которыми мы им обязаны в нынешнюю зиму.

Весьма желали бы мы начать с описания тех очаровательных вечеров, главную прелесть которых составляют радушие и любезность хозяев, умеющих оживить собрание и увлечь своих гостей непринужденною веселостью. Но прелесть, очарование, блеск, роскошь, изящный вкус таких вечеров не входят в область предметов, подлежащих всенародному суждению, и мы должны ограничиться балами, на которых нет хозяек, а каждый гость, покупая у входа билет, приобретает право веселиться или скучать, танцевать или расхаживать по залам, совершенно по собственному выбору и произволу.

В этом отношении, первое место занимают балы Дворянского Собрания, на которые съезжается высшее общество столицы. Ничего нельзя себе представить великолепнее блистательно освещенной залы нашего Дворянского Собрания, кипящей разряженною публикой. С трудом очищается в зале небольшое место для кадрилей, во время которых можно разглядеть изящные наряды дам, отличающиеся здесь не столько богатством и изысканностью, сколько утонченным вкусом и свежестью. В Дворянском Собрании бывают так же маскарады, но в них не должно искать великолепия балов. Большая часть дам в черных или коричневых атласных домино; характерных костюмов, можно сказать, у нас не видать совсем. На этих маскарадах никогда не бывает танцев, но главная их прелесть в том, что в них прекращаются, на несколько часов, все наши общественные отношения. Шелковая маска, покрывая личико женщины, придает ей уверенность, какой она до того в себе и не предполагала. В маскараде, женщины говорят с бодростью, а мужчинам очередь смущаться: лишь только роли обменены, самая застенчивая становится отважною, самая скромная начинает кокетничать, самая тихая взбесит хоть кого своею резвостью.

У нас обыкновенно жалуются на скуку, господствующую в маскарадах, как в Дворянском собрании, так и в Большом Театре. Эти жалобы несправедливы, потому что в этих маскарадах вам нашепчут на ухо самые глубокие тайны, которых вы не поверили никому на свете, переберут по одиночке все ваши слабости и страстишки, подвергнут тяжкому испытанию вашу дружбу, привязанность, любовь… А что скажете вы, когда в толпе мелькнет подле вас домино, и вы, по росту, по голосу, по взгляду, узнаете в нем нежное существо, которое, расставаясь с вами лишь за полчаса, жаловалось на нестерпимую головную боль. Терзание ужаснейшее! Неужели это она? Вероломная! Вы в отчаянии, в исступлении! Поверьте, такое удовольствие можно найти только в маскарадах Дворянского Собрания и Большого Театра!

На это скажут, что в Петербурге есть много людей, которых ни мало не тревожит, шепчут ли что на ухо, или нет, и которые не заботятся, знает ли кто их тайны. Что ж, и такие люди найдут в этих маскарадах удовольствие несравненное. Их должно попросить, беспечно и в дремоте, предаться стремительному потоку волнующейся толпы. Они конечно читали в Восточых рассказах про дервишей, вертящихся с неимоверною быстротою, доколе не упадут от изнеможения. В беспамятстве, происходящем от такого оригинального вальса, им грезятся самые завидные сны. Испытать это наслаждение может всяк, в маскараде. Следуя извилинам толпы, не сосредотачивая мыслей ни на чем окружающем, а, напротив того, предаваясь влечению воображения, вскоре перенесутся они в иной мир, все вокруг их примет вид великолепный, даже волшебный; перед ними раскроются празднества Тысячи и одной ночи!

Недовольных и этим, отсылаем в шумные маскарады, происходящие в огромной и довольно дурно освещенной зале у Полицейского Моста. Здесь никто не шепчет тайн на ухо, никто не ожидает признаний; зато здесь беспрерывные танцы, вечное веселье, говор, хохот, затейливые костюмы, заимствованные из балетов и опер, пастушки, колонистки, пиереты, Русские сарафаны, Французские кафтаны и бархатные Испанские мантии, взятые напрокат у костюмеров в Офицерской Улице или у Полицейского Моста.

Но возвратимся к балам, с которыми мы сегодня прощаемся.

После балов Дворянского Собрания, самые приятные бывают в Коммерческом Клубе, на Английской Набережной. С каждым годом становятся они все блистательнее, и со временем потребуют залы, обширнее нынешней. Когда, лет десять тому назад, несколько из здешних негоциантов вздумали учредить танцевальное собрание, служившее колыбелью этих балов, было непременным правилом, чтобы дамы и девицы приезжали в ситцевых платьях. Но, видно, гг. негоцианты решили об этом важном вопросе между собой, на бирже, не посоветовавшись с дражайшими половинами и дочками. Их так разгневало положение о ситцевых платьях, что ни одна из них не приехала на первый бал, как бы по безмолвному уговору. Люстры были зажжены, музыка гремела целую ночь, а в залах расхаживали одни кавалеры, рассуждая, в бальных фраках, в чулках и башмаках, о вексельном курсе, о ценах на сахар, о требованиях на сало. На второй бал съехались и дамы, в платьях — шелковых и кисейных. И что ж, несчастные ситцевые платья до того напугали миловидных негоцианток, что доныне ведется между ними обычай не ездить на первый бал каждой зимы. Какая злопамятность?

Эту небольшую странность весьма охотно прощаем, глядя на прелестные кадрили балов Коммерческого Клуба. Здесь видишь красавиц, которых потом не встретишь ни на гулянье, ни в театре. Откуда же они берутся, и где скрываются, что их совершенно теряешь из виду? Они берутся просто, с интересного Васильевского Острова, где преспокойно прогуливаются ежедневно, в скромных шляпках и в темных камлотовых плащах, и отнюдь нигде не скрываются. В театрах бывают они так же часто, как и все другие, и если вы не поленитесь поднять лорнетку до второго яруса лож, то увидите те же быстрые или томные глазки, те же свеженькие щечки, которыми любовались на бале Коммерческого Клуба.

Балы эти, сверх того, представляют охотникам до танцев наслаждение, которого они ныне, к сожалению, уже не находят в других собраниях: в Коммерческом Клубе еще господствует в полной мере котильон, увенчивавший, в прежние годы, балы и танцевальные вечера своим упоительным кружением. Все восхищаются необыкновенным весельем этих балов, не подозревая, что причиною тому очаровательный танец, полученный нами в наследство, по прямой линии, от дервишей.

До сих пор говорили мы о балах, на которых непринужденность приведена в совершенное равновесие с строжайшим соблюдением всех приличий. Не знаем, перенестись ли теперь в собрания, в которых перевешивает одна или другая сторона, т.е. приличия подавляют непринужденность, или непринужденность, до известной степени, устраняет приличия. Пестрое, разнохарактерное население столицы требует и разнохарактерных увеселений. Люди, для которых недосягаемы великолепные залы и пышные наряды, проводят время в веселии и не на паркетном полу, и не при освещении восковыми свечами, и не при музыке Лядова или Германа. Танцы сделались всеобщим требованием нашей столицы; поэтому-то в ней найдешь и такие балы, на которые съезжаются не иначе, как в белых галстухах, балы, где допускают владычество черного шелкового галстуха, но требуют непременно, чтобы все кавалеры были в башмаках, балы, на которых белые перчатки не составляют необходимости, и, наконец, балы, допускающие кавалеров в сюртуках. Такое постепенное понижение тона балов и вместе с тем цены билета за вход придает к каждому роду балов особенные оттенки: так, например, есть собрания, в которых, не довольствуясь тем, что вы сами вписываете ваше имя в огромную разграфленую книгу, у вас отнимают шляпу, и пускают в залу с пустыми руками. В других, на каждый танец положен известный срок: полчаса на Французский кадриль, час на мазурку и т.д. Оркестр играет в продолжение назначенного времени музыку кадриля или мазурки, не заботясь о том, танцуют ли гости или нет, и перестает по истечении срока, оставляя танцоров, нередко, в самой середине какой-либо замысловатой фигуры. Не смотря, однако же, на эти странности, которые отнюдь не поражают постоянных посетителей каждого рода балов, повторяем, что везде забавляются, веселятся и запасаются сладостными воспоминаниями, составляющими главную прелесть нашей кратковременной жизни!

Дорогие друзья! Студия исторического танца «Зазеркалье» приглашает на весенний танцевальный вечер «Сказки Средиземья», который состоится 1 апреля и будет посвящен творчеству Джона Роналда Руэла Толкина. Мы хотели бы вспомнить о том, что с его книг и игр по ним начиналось ролевое движение, и многие из нас были увлечены этим волшебным миром, в который хочется возвращаться вновь и вновь.
Добро пожаловать в Средиземье!

Танцевальный вечер состоится 1 апреля, в Ярославле, в ДК «Строитель».
Начало в 14.00, окончание в 19.00.

Мы будем рады видеть наших гостей в рядах одной из рас Средиземья, которые любят музыку и танцы: эльфов, гномов, людей, хоббитов.

Подробная информация о вечере в группе Вконтакта ^[25].

[cforms name=»Сказки средиземья»]

В этом году традиционный декабрьский бал пройдет в атмосфере конца 1830-го года. Для русской культуры это особенное время. В литературе — небывалый подъем, это расцвет творчества Пушкина, Крылова, уже пишет первые стихи Лермонтов, выходит масса журналов и альманахов. В музыке — уже вышел «Лирический альбом» с прекрасной музыкой Глинки, изданы нотные сборники любимых танцев Санкт-Петербурга и Москвы. Что же касается танцев, то уже опубликованы все известные нам сегодня книги по танцам первой трети XIX века: «Правила для благородных общественных танцев» Петровского, перевод «Терпсихоры» и главная для нас книга — «Собрание фигур для котильона, числом 224». Именно эти источники и стали основой идеи создания нашего бала.

Весь бал будет представлять собой котильон, в том виде, в котором он описывается в этой литературе. Это вовсе не означает, что здесь не найдется места танцам, любимых современниками. Напротив, нас привлекает именно гармоничное переплетение бальных игр и известных всем простых общественных танцев. Полонезы, вальсы, кадрили, экосезы, мазурка — мы никак не сможем обойтись без них.

Приглашаем танцоров разделить с нами радость этого бала.

Общая информация:
Наш бал состоится в воскресенье, 11 декабря 2016 года. Мы готовы принимать гостей с 12.30.
Начало бала в 14.00 , окончание в 18.00.
Подробную информацию можно получить в группе вконтакте ^[26].

Бал будет проходить в зале «Классика» Ярославского Музея-Заповедника. Фотографии зала можно посмотреть в альбоме ^[27] одного из прошлых наших балов.

О костюмах:
Дамы:
Для дам уместными будут наряды 1825-1830 гг. Моды ушедшего времени позволительны степенным дамам старшего возраста и тем редким барышням, чьё пребывание в провинции лишает их столь необходимой для воспитанного человека возможности следить за современными веяниями. Смеем напомнить уважаемым гостям, что наряд всегда дополнен подходящей к случаю обувью, причёской и, конечно, перчатками.

Кавалеры:
Для кавалеров будет уместен фрачный костюм первой половины XIX века, дополненный всеми известными и обязательными элементами — жилетом, белым шейным платком и белыми перчатками. Смеем заметить, что нынешняя мода не предполагает ношения кюлот, столь любимых провинциальными щеголями преклонного возраста. Господа военные вольны явиться в вицмундире установленного образца (1818-1830 гг.) с черным или белым шейным платком. Между тем, сколь ни любим девичьему слуху звон шпор и вид высоких начищенных сапог, ни одна барышня не будет благодарна за испорченное платье или оттоптанную ножку, посему просим господ офицеров ограничиться подходящей по случаю обувью.

О заявках:
Нам хотелось бы, чтобы соотношение кавалеров и дам не превышало 2 дамы – 1 кавалер, поэтому, учитывая большое количество заявившихся сольных дам, в настоящее время принимаются только парные и сольные мужские заявки. Одиночные женские заявки будут направлены в лист ожидания, однако, при достаточном количестве парных и сольных мужских заявок они будут приняты. Надеемся, что все желающие смогут посетить наш бал.

К сожалению, в настоящий момент количество участников достигло предела для этого помещения, поэтому прием заявок закрыт.

Фотографам и видеооператорам:
Наш тематический бал – мероприятие, атмосфера которого во многом зависит от внешнего вида и поведения участников. Приглашенные гости готовы соблюдать бальный этикет, того же мы ждем и от тех, кто не танцует, но находится на балу в каком-либо другом качестве.

Мы просим всех гостей с фото — и видеотехникой уважительно относиться к гостям бала и не мешать им хорошо проводить время. Не следует просить танцующих замереть в выбранной позе, если только они сами не изъявили желания позировать именно вам. Следует аккуратно пользоваться вспышкой, не направляя её в глаза окружающим. Просим вас не расставлять штативы в пределах танцевального паркета, где они могут помешать танцующим.

Фотографами считаются гости, чьим основным занятием на балу станет фото- и/или видеосъемка. Мы оставляем фотографам возможность танцевать, но рассчитываем, что это не будет иметь место более двух-трех раз в течение бала. Фотографы допускаются на бал бесплатно, на следующих условиях:

1. Фотографу или оператору необходимо заранее уведомить организаторов о своем желании присутствовать на вечере, например, написав письмо на адрес dance.mirror@gmail.com ^[28], либо связавшись с нами через вконтакт. Мы предполагаем, что таких людей будет не более 10% от общего числа участников, и оставляем за собой право отклонить заявку.

2. Мы просим публиковать только качественные и стильные фото с точки зрения автора, и рассчитываем, что господа фотографы готовы безвозмездно предоставить обработанные отснятые материалы по просьбе организаторов бала в максимальном доступном качестве. Не требуя передачи всех имеющихся снимков, мы ожидаем предоставления любой опубликованной фотографии. Помимо этого, надеемся, что фотографы безвозмездно предоставят фотографии высокого разрешения запечатленным на них лицам по их просьбе. В первые 1-2 дня нам нужно 2-5 снимков для отчета в web качестве, с остальным материалом мы не торопим. Организаторы или участник может попросить убрать ту или иную фотографию.

3. Соблюдение дресс-кода. Мы просим фотографов соблюдать минимальный дресс-код, сочетающийся с тематикой бала. Допустимыми являются рубашка, жилет и брюки для мужчин (возможно – пиджак) и неяркое платье либо юбка для дам. Сменная обувь крайне желательна. Идеальным вариантом и для кавалеров, и для дам будут удобные классические туфли или танцевальная обувь.

4. Фотографам не следует входить в круг во время танца или каким-либо другим образом мешать танцующим.

Источник: Юлия фон Икскюль. Вступление молодой девицы в свет. 1853, с. 68-75
Авторский текст в современной орфографии.

Письменные вопросы и ответы.
Нарезается столько бумажных лоскутков, сколько играющих. На каждом листке сверху пишется чье-нибудь имя; бумажки перемешиваются и раздаются участвующим в игре. Тогда каждый пишет на своем листке вопрос к означенному на оном лицу, всего лучше карандашом, и переменным почерком, чтобы нельзя было узнать пишущего по почерку руки. Изготовивший листок свой, отдает оный избранному президенту общества, который по собрании всех листков, перемешивает и вновь раздает их. Тут каждый пишет ответ на сделанный вопрос, только от имени того, к кому относится вопрос. Если бы случилось кому получить листок с собственным своим именем и таким образом отвечать на свой вопрос, то не стесняясь этим, надобно отвечать с совершенным спокойствием. По вторичном собрании листочков с ответами, секретарь читает оные, и само разумеется, что чтение это должно быть кратко и забавно.

Двойные декламации.
Если действующие в этой игре лица представляют свои роли довольно искусно, то игра эта очень забавна и может доставить обществу приятное занятие на несколько минут. Одна молодая девица садится на стул, а на колени к ней помещается другая, коорая начинает декламировать какие-нибудь старинные или шуточные стихи, не делая при этом движения руками, между тем обе особы должны быть в мантилье или шали. Тогда сидящая позади в молчании простирает руки и делает жетсы при декламации, но делает это с особенным искусством и ловкостью, силится закрыть глаза декламирующей, с комическими видоизменениями, делает ей грозные мины, дает подарки, короче сказать, представляет все, что может помешать декламации и смешить общество. Эта игра, искусно представлена, так забавна, что произносящая стихи обыкновенно вынуждена бывает засмеяться и тем окончить игру.

Двусмысленное слово.
Здесь число играющих не определено. Один из общества, взявший на себя обязанность угадчика, или истолкователя, удаляется по назначению из комнаты. Тогда все оставшиеся тамс общего согласия назначают какое-нибудь слово, имеющее впрочем не одно значение, например: лист, свет, круг и т.д. После этого совещания приглашается удалившийся, и тогда каждый участвующий в игре, представляет угадчику значение того избранного слова в загадочном или описательном виде, по которому он должен угадывать самое слово; тот, у кого узнается истинное значение слова, занимает место прежнего отгадчика и выходит из комнаты; потом опять, когда общество изберет известное слово, призывают и этого отгадчика, и таким образом игра продолжается и оканчивается почти в таком виде. Наприм. Слово: лист, значит: лист на дереве, лист в книге, лист железа белого, и лист иносказательно или уподобительно, говоря о гладкости или тонкости. При этом сказать можно примерно: «Мне скучно осенью, когда он изменяет цвет», или: «он портит иногда наилучшую красоту или остроту». «Он часто содержит в себе самые возвышенные и великие мысли». «Я читаю или пою по указанию его», и т.п.

Игра в тарелки.
Раздают по назначению в обществе играющих имен, часто еврейские, например. Ицик, Шмуль и пр., так, что каждый играющий должен заметить и попомнить не только взятое на себя название, но имена всех играющих. Потом кто-нибудь из играющих выходит на середину с оловянною тарелкой и поставив ее ребром, заставляет вертеться. Незадолго до остановки вертящейся тарелки, он должен произнесть одно из взятых кем-либо имен. Названный по имени, старается немедленно схватить тарелку прежде, нежели она коснется серединою своею плоскости, на которой вертится. Если удастся ему это, дает ей дальнейшее движение, а если не успеет, то долженпередать тарелку другому, уступить свое место и отдать фант или условленный выигрыш.

Визави.
Кавалеры и дамы общества, разделяются на две половины. Одна из них оставляет комнату, а другая половина садится полукругом и каждая особа избирает себе кого-нибудь из вышедших. По окончании выбора дается об этом знать вышедшим, из которых каждый должен входить по одиночке и представляться той особе, от которой надеялся быть избранным. Если кто угадает, то, раскланявшись становится за стулом избранного, а если не угадает, то, узнав об этом через хлопанье в ладоши, должен опять удалиться из комнаты и еще раз испытать свое счастье. Когда таким образом из первой партии никого не останется, то она садится по местам, а другая половина занимает ее место.

Клуб исторического танца «Зазеркалье» с сентября 2016 года объявляет новый набор.
Приглашаем юношей и девушек на занятие старинными танцами!

Первое занятие состоится в пятницу, 2 сентября по адресу: Ярославль, ул.Юности, 9б, клуб «Юность». Проезд трамваем 1 и 5 до конечной остановки на Пятерке.

Расписание на начало учебного года:
Понедельник – Танцы Эпохи Возрождения, клуб «Ровесник», с 18.30
Вторник – Барокко, клуб «Молодость», с 18.30
Пятница – Общая группа («Первый год обучения»), клуб «Юность», с 18.30
Суббота – XIX век, клуб «Молодость», с 16.00

Лучше всего начать с группы первого года обучения, на которой можно познакомиться с танцами всех эпох. В сентябре так же можно присоединиться к группе XIX века.
В группу барокко принимаются люди с опытом исполнения исторических танцев.
К группе танцев Эпохи Возрождения можно присоединиться начиная со второй половины октября, после посещения группы первого года.

Занятия бесплатны. Приходите со сменной (желательно – танцевальной) обувью.
Задать вопросы вы можете в группе вконтакта. ^[29]

8-9 октября 2016 года клуб исторического танца «Зазеркалье» в шестой раз проводит в г. Ярославле межрегиональную научно-практическую конференцию по вопросам реконструкции исторического танца. В этом году, как и в прошлые, конференция будет проходить в течение двух дней.

Конференция будет особенно полезна руководителям студий исторического танца, а также опытным танцорам, желающим повысить свой теоретический и практический уровень.

Цели конференции: развитие движения исторического танца в Ярославле и близлежащих областях; популяризация различных направлений исторического танца в регионе; развитие теоретического знания у участников; помощь и поддержка начинающим руководителям студий и клубов; обмен опытом танцевальных студий.

Задачи конференции:
— формирование у участников навыков работы с источниками;
— ликбез начинающих танцоров и преподавателей;
— повышение культурного и информационного уровня;
— проведение научной работы и подготовка базы для прохождения аттестации АИТ (Ассоциация исторического танца);
— исследование малоизученных материалов, накопление базы знаний;
— изучение на практике танцевальной техники различных эпох.

При организации предполагается использовать опыт, помощь и поддержку Ассоциации Исторического Танца (АИТ) ^[15].

Открыта регистрация участников. Обращаем ваше внимание, что в этом году мы готовы принять максимум 70 человек участников. Все вопросы можно задать в группе конференции ^[30].