Сей маскарад назван детским, ибо в нем участвовали многие дети; он дан почтенной матерью в день сыновьего рождения и в ознаменовании радостной для нее эпохи — выздоровления супруга, и был под распоряжением танцмейстера; но мы назовем этот семейный праздник — единственным в своем роде.

Приглашенные гости съехались около 9 часов вечера и, по обыкновению, начали танцевать польский. По окончании оного, хозяева просят всех в гостиную, а потом мужчины вызываются в залу, где должны были занять места позади расставленных кругом стульев, на которые сели вызванные дамы: заиграла музыка, и вдруг явилась кадриль из шести пар, в таком же числе различных живописных костюмов, и каждая пара начала танцевать по характеру своего костюма — к живейшему восхищению зрителей. После этого увидели посреди залы ветряную мельницу и подле нее маленького волшебника, которому приносят два мешка с человечками; волшебник приказывает вынуть их, вскрикивает: «Какие же старые!» (они такими казались в самом деле), приказывает побросать их в мельницу, приказывает вертеться колесу, отворяет под оным дверь — и выпрыгивает помолодевшая пара, девочка и мальчик, и танцует с ангельскою улыбкою на милых личиках. Зрители-дети были вне себя от восхищения, которое делили с ними и не дети.

Заиграла опять музыка — Русская плясовая — и предстали взорам две прекрасные Россиянки, в белых, легких как воздух, сарафанах с золотом, в белых с золотом же повязках, похожих на диадемы, и подавши белые руки прекрасным юношам в щегольских национальных кафтанах, понеслись в картинную пляску, исполнявшую сердца новым восторгом при каждом новом телодвижении, выражающем, более нежели в каком-либо другом танце, чувства души и тайну мыслей; и когда уже хотели вспорхнуть с пленительной сцены своей, то громкое «фора» заставило повторить пляску, во всем подобную воспетой Державиным. Тотчас за нею живая юная Эфиопянка с гремушками в руках полетела вихрем перед зрителями под всеми формами упоительных прелестей Вакханальной пляски, в которой явился потом маленький Эфиопец, удививший искусством, быстротою и силой во всех приемах, так что глаза едва успевали следовать за ним. Фора! Фора! и любимцы Терпсихоры снова восхитили зрителей.

В сих характеристических танцах блистали всею очаровательностью, им свойственною, две старшие хозяйские дочери и дети господ Девитте, Ланского, Шафонского, Броккера и Макеровского. — Хвала и г-ну Йогелю, придавшему сим танцам и пляскам новые черты пленительного разнообразия.

Наконец гости танцевали все то, что обыкновенно танцуется на балах. Многие дамы были в прекрасных и богатых костюмах, большею частию в Русских; кадрили отличались своею красотою, а замечательнейший из туалетов был туалет А. А. Р. — К — й.

Во всем царствовал какой-то особенный порядок, от чего, не взирая на многолюдство, не было тесноты. Прохладительные напитки, фрукты, конфекты не разносились, но ожидали желающих освежиться к себе в одну из комнат, которую гости, проходивши в польском по всем комнатам, видели и посещали без всякого труда.

Около трех часов за полночь пошли ужинать в другую залу, где дамы сели за маленькие столики, кругом большого стола, накрытого посредине в таком расстоянии от первых, что мужчины могли ходить между ними и брать кушанье с последнего к себе на тарелки.

Вообще все было устроено наилучшим образом, достойным лучшего общества, бывшего в сем достопримечательном маскараде, и превосходного вкуса, принадлежащего только подобным хозяевам. — Мы уехали во время ужина и не знаем, что происходило после оного.

Дамский журнал, 1829, ч. 25 № 11, с. 172-174